Есть там и коробка с сокровищами. По одному ему понятной причине, он принципиально не сдает в скупку найденное золото. Так что у него скопилось приличное количество потерянных побрякушек.
А я в тот день еще долго перебирал свои находки. Что-то заставляло меня раз за разом возвращаться и пересматривать фотографии, перелистывать написанные русскими буквами, но все равно непонятные книги. Я сам не знал, зачем я это делаю, я просто перелистывал страницы.
В какой-то мере это была привычка, которую я приобрел, когда ездил с бабушкой на лето к прабабушке. Тогда не было телевизора, а пацанов родители вечерами загоняли домой. И тогда единственным развлечением оставалось перелистывание подшивки журнала вокруг света. Не такого яркого как сейчас, а того советского – черно белого, без рекламы. Занятие по-своему интересное, даже для того, кто не умеет читать.
Наконец настал вечер, и я дошел до «Требника», небольшой такой книжицы, написанной на относительно понятном языке. Во всяком случае она была написана понятными буквами, хотя и с «ятями», а их можно и не читать.
Требник был крепким, хотя и изрядно поношенным, страницы разъехались хотя и не выпали. Следовательно, книга часто находилась в обращении. Ничем примечательным на первый взгляд она не была. Сборник каких-то молитвенных текстов на многие случаи жизни. Мне даже показалось забавным, что нужно благословлять пчел или сыр. Что нужно совершать какие-то обряды над новым кораблем или строящимся домом.
Мне было непонятно, какой смысл во всех этих действиях. И что поменяется от того, что поле не будет освещено, или не будет освящен колодец или соль. Для меня все эти предметы и процессы были совершенно обыденными и простыми. И по началу я даже посчитал этот потертый требник книжкой заклинаний. Ну не может от каких-то там слов, даже произнесенных специальным человеком в определенном душевном состоянии, пусть даже с глубокой верой, что-то поменяться в сути простых земных вещей.
Но чем дольше я читал, тем больше приходил в какое-то неведомое для меня состояние. Какой-то смысл, лежал глубоко и в совершенно неожиданном месте.
Как у любого моего тогда современника, у меня имелось некое популярное знание на тему; вот есть некий Бог, которого никто не видел. Он там сидит где-то на небесах. А после смерти человека, отправляет его в ад или в рай. Нехитрая такая система верования.
Но к чему такая скрупулезность и в чем потребность всех этих благословлениях. Ну отпевание умершего, ну крещение еще куда не шло, но пчелы, яйца, корабли, какое Богу, собственно, до этого дело. По привычке в голове рождались такие мысли, но по какой-то причине они утрачивали свойства твердых убеждений.
А что, если все действительно не совсем так, как я знаю. И не с проста этот Требник такой зачитанный. Может быть, жизнь человека несколько сложнее чем жизнь прочих существ. Зачем-то же каменщик выкладывал такой узорный фундамент, а столяр резал такое деревянное кружево, для дома в глухой деревеньке. Что-то же их побуждало. К чему-то же они стремились.
Весь вечер я сидел с требником, читая его на выбор. Но пришел только к одной мысли, информации недостаточно. Эта мысль как кнопка тревоги загоралась у меня в голове.
Много позже, я услышал фразу, которая бы очень подошла мне тогда в качестве промежуточного вывода. «А как рыбы узнают куда плыть? В воде же темно!»
Грузовик черным крестом на двери проехал мимо, потом, некоторое время трещал и подвывал, разворачиваясь в конце улицы. Поняв, что они сбились с дороги, немцы остановили грузовик и решили сделать остановку. В кабине был коротышка шофер, рядом с ним сидел полный краснолицый ефрейтор и старший машины, офицер в фуражке и серебренными шнурками на погонах.
Пока шофер набирал воду из колодца, офицер и ефрейтор вышли размять ноги. Офицер несколько раз присел и подвигал затекшими плечами. Ефрейтор достал папиросы, закурил и стал расхаживать вокруг машины. Заглянул в кузов, что-то в нем поправил, стукнул по заднему колесу.
Офицер обвел глазами улицу и решительно направился у дому Аглаи.
– Матушка, пресвятая Богородица, спаси. – Алая на ходу накинула платок и задернула занавеску комнаты, где лежал Сергеев.
Политрук уже два дня был у нее в доме и теперь почти все время находился в сознании, хотя и жаловался на звон в ушах.
– Немцы? – выпалил он когда Аглая задёргивала штору.
– Тихо лежите, – сказала она, авось обойдется. – Сюда идут.