– Красивый жакет, Виола.
– Мне тоже понравился, – сказала негритянка. – Я видела такой однажды из окна, на одной девушке, у неё было серое платье, и туфли серые, и жакет, и шляпка… все серое… – Она подняла светлое, медного оттенка лицо и уставилась на женщину желтоватыми, как у животного, глазами, и хотя не было в этих глазах глубины, во взгляде сквозила доброта и какая-то покорность.
Женщина встретилась с ней взглядом, поднесла к губам сигарету, без удовольствия затянулась и выдохнула дым прямо перед собой. Внезапно она отвела глаза и боком прислонилась к перилам веранды.
– Виола, – решительно начала она и запнулась. Резким, напряженным жестом отшвырнула горящую сигарету в сад, и там, среди юной травы и прошлогодних стеблей шалфея, от неё потянулся еле заметный дымок. Женщина обернулась к негритянке: – Виола, ты говорила, что жена Джейка брала с тебя девять долларов, пока нас не было.
– Да, мэм.
– Твои слова, верно?
– Да, мэм, мои.
– Джейк заходил, – сказала женщина, встретившись взглядом с кроткими желтыми глазами, – и говорил, что никаких девяти долларов они с тебя не берут.
В лице, в желтых глазах, не произошло никакой видимой перемены, сплошная апатия и покорность.
– Он говорил, что комната стоит тебе семьдесят пять центов в неделю, а когда ты у них ешь, ещё тридцать центов в день. Это верно?
– Да, мэм.
– «Дамэм»? – От негодования лицо женщины стало жестким и обиженным. – Ты мне солгала! Почему? Зачем?
– Это не была ложь, мисс Аллен.
– А что же это было, если не ложь? Ложь – это когда говорят неправду, – вдруг объяснила она спокойно. Потом резко, с укором бросила: – Ты солгала.
– Это не была ложь, мисс Аллен.
– Не перечь мне, Виола!
Мужчина громко отодвинул стул, поднялся, стукнувшись о стол, и ушел в дом.
– Ты солгала, – продолжала она сурово, – потому что хотела выманить у меня деньги. Три доллара. Чтобы купить жакет. Ты украла три доллара.
Негритянка принялась из стороны в сторону качать головой, не явно, а каким-то почти неприметным движением, как больное, обессиленное животное, которому досаждают мухи.
– Я никогда ничего не крала.
– А у меня украла, – сказала женщина, несколько утрачивая решимость и облокачиваясь на перила веранды. – После всего, что я для тебя сделала. Подарила столько нарядов. Это ведь мое платье на тебе. Хорошее платье.
– Да, мэм. – Она поглядела вниз, на зеленый шелк, спадающий складками с плоской груди, – платье было ей велико. – Я могу все вернуть.
– Не надо мне ничего возвращать. Мне надо, чтобы ты уяснила: к тебе со всей душой, а ты врешь и воруешь, вот и вся твоя благодарность за доброе отношение.
– Не вся, – сказала негритянка.
Женщина вынула из кармана новую сигарету и попыталась прикурить, тыкая ею в дрожащее пламя спички; спичка погасла. Она отняла от губ почерневшую сигарету, рука слегка подрагивала.
– Я не могу найти голубую кулинарную книгу, Виола, – сказала она. – Зайди в дом и разыщи её. – Теперь голос у неё был ровный и уверенный.
Негритянка прошла через веранду в дом, с какой-то болезненной осторожностью ступая по половицам кривыми ногами, так что пятки при каждом шаге выворачивались наружу. Женщина проводила её взглядом, потом зажгла сигарету и нервно, с усилием выдохнула дым.
Негритянка вернулась. Рука, державшая голубую книгу, повисла как плеть, будто груз был слишком велик для нее.
– Вот, – сказала она. – Лежала там, где я её оставила. На своем месте, – добавила она, и мелкие черты её лица сложились в подобие робкой, примирительной улыбки. Затем улыбка растаяла, и вернулось прежнее кроткое выражение.
Женщина забрала книгу.
– А теперь, Виола, я хочу, чтобы ты ушла. Ты нехорошо со мной поступила, и нехорошо поступила с этими неграми, которые хотели тебе помочь, пустили в дом, приглашали на вечеринки и куда там еще. – Отвернувшись и глядя на долину, она говорила быстро и резко. – Так что уходи. Возвращайся лучше в Алабаму, к своим.
– Ладно, мэм, – проговорила негритянка без всякого выражения и стала спускаться с крыльца.
Женщина подошла к краю веранды.
– Уезжай, – сказала она. – Не желаю тебя больше видеть, никогда.
Негритянка медленно шла по неровной кирпичной дорожке. У калитки она остановилась, провела пальцами по серому штакетнику. Потом обернулась.
– Я бы про вас такого никогда не сказала, мисс Аллен, – сказала она. – Я хочу вас видеть, – и выйдя из ворот, стала спускаться по склону холма.
Женщина села на верхнюю ступеньку, жадно затянулась и выдохнула дым. Из двери вышел её муж.
– Уволь ты её, – сказал он с неприязнью.
– Уже. Хитрый ты, – взгляд у неё был укоризненный, – уходишь, а всю грязную работу оставляешь мне. Вечно ты так.
– Присутствовать при этом было выше моих сил, – миролюбиво сказал он. – У меня чувствительная натура. – Он бесцельно стукнул несколько раз по клавишам машинки. – И что ты ей наговорила?
– Это было ужасно, – сказала она. – Просто отвратительно. – Она поднялась и направилась к открытой двери. – Я вела себя как ханжа, как какая-нибудь ретивая дура-христианка.
– Ну правильно, ты же посещала воскресную школу, скажешь – нет?
Она докурила сигарету до конца, оторвала прилипший к губе окурок и погасила о дверной косяк.