— Уезжаю я, дед. Ты не болей…
— А я не болею, — сказал тихим голосом старик. — Я так…
Рука его соскользнула с одеяла, ощупью нашла Мишанину ладонь, стиснула ее крепко.
— Я не болею, Мишанька! Ты это… Ты слушай… Сходи в кузню, щипцы мои принеси… Знаешь те, каленые… Я ночью ходил, искал, нима… Найди, а?
— Зачем тебе щипцы? — спросил Мишаня, силясь вытащить свою ладонь из дедовой руки. — Зачем?..
— Как зачем? А если люди прийдут? Заказов полно! — зашептал заговорщицки Прокопий Семеныч. — Сходи, принеси, Мишанька! А горн я сам раздую! Сходи…
Глаза его словно остекленели, глядели не мигая на внука, сердце Мишанино сжалось, он почувствовал, как пробежал по спине ознобный холодок. Пятясь, не отрывая взгляда от дедовских глаз, вышел из кухни. И всю дорогу до станции не мог опомниться. Звенел в ушах молящий шепоток.
Какие щипцы, зачем ему щипцы, когда от кузни самой уже с добрый пяток лет не веяло жаром рабочей жизни и серую пыль с остывших углей выдул ветер… Какие щипцы, если весь инструмент отец отнес в совхозную кузню… Да и зачем тебе щипцы, Прокопий Семеныч? Прошел уже твой рабочий век. Давно пришло ему время пройти. Не будет твой молоток вызванивать по утрам свою звонкую песню, не будет до боли в сознании пахнуть паленым деревом от выжженных тобою отверстий в осях тележных колес. Не будут люди заказывать тебе скобы для своих новых домов. Не будут, не будут…
До станции, чтобы сократить путь, шли огородами. Мишаня шагал по мерзлой земле, тонкий апрельский ледок скрипел под ногами. На околице обернулся и, словно впервые за свои неполные восемнадцать лет, увидел тыльные обличья домов, глядевших неприбранными задворками в равнинное поле, дом свой увидел. Вот он, близко совсем, сарай, крытый шифером, флюгер на крыше, кузня, присохшая боком к сараю. Мать со Степкой вышли в огород, машут руками, прощаются. А в доме дед лежит, ждет, когда внук выполнит его просьбу… И жившая все это предотъездное время радость ожидания неведомой самостоятельной жизни усохла. Понял, что не уехать ему насовсем из родного дома. Сердцем понял. Глянул виновато на отца:
— Если с дедом что… Сообщите…
— Сообщим, ясное дело, — отозвался отец. — Чего ж не сообщить? Я тоже позавчера к нему зашел. А он меня и не узнал… Память теряет. Врачиха говорит, сосуды… — И замолчал, до самой станции не проронил ни слова. Только перед отходом поезда, смущаясь непривычной ласки, коротко обнял Мишаню, подсадил на подножку вагона. — Держись там! Держись, сынок! Все мы за тобой тут…
5
Льва Ивановича, если с утра не поймать, весь день не увидишь. Перед обедом может в область уехать на совещание, после обеда устроит собрание товароведов.
А к вечеру и со свечкой не найдешь. Мало ли какие дела могут быть у председателя райпотребсоюза. Отчитываться перед каждым не будет, сам себе голова!
Но с утра застать его можно. Первым посетителем в приемной был Мишаня. Если не считать секретарши. Личико у нее было напудренное, лоснилось искусственным румянцем. Царственно восседала за своим столиком. Рядышком, на тумбочке, попыхивал самодовольным парком электрический самовар — чаек для председателя. Секретарша улыбнулась Мишане подведенными ретушью глазками, кивнула приветливо, словно медком мазнула по губам:
— У себя! У себя!
Мишаня подтянул потуже галстук — посолиднее выглядеть хотелось, — толкнул тяжелую, обитую кожей дверь.
Председатель был мужчина пожилой, в плечах широк и сидел за столом прочно. Сидел и пил чай. Круглое, лобастое лицо его было благодушным. В полных, словно вывернутых губах лоснилась чайная услада.
Мишаню увидел, поставил стакан на блюдечко.
— Слушаю вас…
Оборонно-заградительной нотки в голосе председателя Мишаня услыхать не ожидал. Все казалось ему, знает Лев Иванович с самого первого дня, знает, что есть, здравствует и трудится под его властью Сенцов Михаил Петрович. А оно вот как получается… Пришлось отрекомендоваться по полной официальной форме.
— А-а-а! Так это ты и есть механик?! — Лицо Льва Ивановича прояснилось и будто родней стало. Нотка защитная пропала из голоса. — Садись! Располагайся!
Мишаня сел в услужливо прогнувшееся кресло. Сидеть в нем, правда, было не очень удобно, кресло стояло боком к председательскому столу. И Лев Иванович мог видеть Мишаню только в профиль. Слава богу, что подбитый глаз уже покрылся защитной желтизной.
— Чайку не желаешь? — спросил Лев Иванович. Но согласия Мишаниного выслушивать не стал. Толстые, с рыжими волосками пальцы нетерпеливо забарабанили по полировке стола, заказал чай по телефону.
Секретарша юркнула в кабинет, неся на подносике два стакана. Пей, механик!
Мишаня отхлебнул, обожгло губы терпкой горечью.
— Крепкий? — улыбнулся Лев Иванович. — По моему рецепту… Без чая не могу! Привык в Туркмении…
И тут же по-приятельски, запросто начал просвещать Мишаню о секретах заварки чая, о сортах не забыл упомянуть, перечислил с десяток чаеразвесочных фабрик по номерам и артикулам расфасовки. Хоть бери и записывай на всякий случай. Под конец добавил, что здесь, в Ачурах, о чае не имеют профессионального понятия.
— Я десять ящиков грузинского по точкам разбросал, не берут!.. Сам-то ты с каких мест будешь?
Мишаня ответил. Бывал, оказывается, в тех местах председатель, и неоднократно. Потом, словно опамятовшись, Лев Иванович допил чай, звякнул пустым стаканом о блюдечко, словно знак подал, что неофициальная часть беседы с молодым специалистом окончена. И он, председатель, в кресло командное посажен не чаи гонять.
— Ну какие у тебя проблемы на текущий мот мент? — спросил озабоченно.
— Мне жилье нужно, — сказал Мишаня.
— Так! Вопрос существенный, — вздохнул Лев Иванович. Мгновение какое-то глядел на Мишаню невидяще-отрешенно. — Суще-е-ественный вопрос, — повторил задумчиво. — Предоставить вам жилплощадь мы обязаны. Но на текущий момент с этим делом у над, конечно, туговато… А к Юрию Аркадьичу ты обращался? Он у нас этим делом занимается. Самым непосредственным образом…
— Он в гостинице предложил… За счет райпотребсоюза…
— Ну так и поживи пока в гостинице! — оживился председатель. — А что? Поживи-и-и! Какая тебе разница? А этот вопрос мы утрясем. Официально тебя заверяю! — И сделал авторучкой пометочку в календаре. А тут еще и телефон зазвонил. Лев Иванович схватит трубку. — Как не принимают? — вскричал громогласно. — По закупочным ценам не принимают? Не крути, не крути, Семен Николаич! Я с тобой второй инфаркт заработаю… Все! Все! — бросил трубку и глянул устало на Мишаню. — Ну трудитесь, Сенцов!
Мишаня вышел из кабинета и в коридоре нос к носу столкнулся с Филецким.
Ночью мастер так и не ночевал дома. И всю ночь не спала Марина. Ворочаясь на звенящей пружинами кровати в комнатке-чулане, Мишаня клял себя за то, что поддался ее слезной просьбе остаться, не уходить до прихода мужа, и, вслушиваясь в ее бессонные шаги по дому, чувствовал себя почему-то виноватым за непонятную отлучку хозяина…
Мастер был свеж и беспечно-весел. Кивнул на обитую дверь кабинета, усмехнулся:
— Знакомился? Или как?
— Это мое дело, — с тихой твердостью в голосе ответил Мишаня.
— Эх голова горячая! Ну не злись! — виновато улыбнулся мастер. — А? За вчерашнее… Прости, если обидел… — Заискивающе-повинными глазами вглядывался в Мишанино лицо, потом, спохватившись, достал из кармана свою заветную записную книжицу: — А я вчера заказик сорва-а-ал! Класс! Работы на полчаса, а навар есть… О тебе, между прочим, вспоминал. Инструмент тебе нужен?
— Нужен, конечно, — вздохнул Мишаня. — Чего спрашиваешь…
— А ну следуй за мной!
Тишь и покой жили в дружном согласии в кабинете Юрия Аркадьевича. На Филецкого глянул, будто И не заметил, а Мишане руку протянул, заулыбался:
— Как работается, Михаил Петрович?
— Нормально, — ответил Мишаня. И начал перечислять > Юрию Аркадьевичу, с какими объектами успел познакомиться.