— Что это мы с тобой, как петухи?! Эх-хе-хе! Молодой ты, Миша! Это сейчас ты так говоришь, пока холостой-неженатый! А женишься, поймешь! Жить надо от родителей отдельно. Азбука жизни! Я ее, эту азбуку, осво-оил! — И оглядел хозяйским взглядом кухонный уют. К месту сказать, отменный — кастрюльки, тарелочки в ухоженной чистоте, газовая плита новехонькая, стены выложены голубым кафелем с цветочками.
— Все сам, своим горбом! Дом, конечно, надо еще обделывать, но это время! А занимать не занимал! У матушки моей и денег не было. А у тещи е-е-есть. Предлагала, когда строился. А я ни в какую. И не жалею. Случись, не дай бог, пожар. Пусть дотла все сгорит… Мое будет гореть. Мое-е-е! Никому я не должен. Родичи, они что? Они даду-ут! Помогут! А чуть что, кольнут шилом. Мы, мол, ему дали! Азбука жизни… Ешь, ладно!
Сам мастер на аппетит не жаловался. Горбушку хлеба, натертую чесноком, откусывал крепкими зубами. Вытер масляно блестевшие усики, спохватился. И вытащил из кармана пачку чистых накладных бланков.
— Чуть не забыл! Подмахни парочку на всякий случай… Может, какой дефицитик случится… — А когда Мишаня расписался, польстил: — Подпись у тебя как на деньгах!
Бланки спрятал в карман. Откинувшись на стуле, облегченно вздохнул.
— Поездочка наша, в общем, ничего-о! А? Я вот, пока ты в галантерейный заходил, в книжный заглянул… Там у меня блат маленький е-е-есть! — Повел Мишаню в свою «избу-читальню», достал с полки новенькую, с золотым тиснением книжицу.
— О! Вещь… Подержи, подержи!
Мишаня полистал вощеные, пахнущие типографской краской страницы. Радость мастера была ему безразлична. В книгах, по правде сказать, искушенности особой он не имел. Читал то, что необходимо было читать по программе. За чтением этим стояла отметка, а значит, и стипендия. Без стипендии отпускные приезды домой, в Курманаевку, были бы безрадостными. Но книгу дефицитную разглядел внимательно, на обратную сторону заглянул, где цена стояла.
— Там смотреть нечего! Я за нее два червонца отстегнул! — благодушно улыбнулся мастер и погладил любовно ладонью темно-зеленый переплет. — Философия, Михаил Петрович! Раньше лежала, бери — не хочу! А сейчас тоже подорожала! У Меня не только философские, у меня и исторические есть. «История государства Российского»? Пожалуйста! «Наполеон»? Пожалуйста! Даже два у меня «Наполеона»!
Мишаня всмотрелся. Точно, две книги были у Фи-лецкого о Наполеоне. Прошелся вдоль книжных полок, чувствуя пятками скользкую гладь паркета, читал неведомые наименования. А мастер уселся в кресло, закурил, в лице его покоилось мечтательное благодушие.
— Есть, есть экземплярчики, Михаил Петрович! Я не для мебели, как другие, собираю. Я читать люб-лю-ю-ю. По ночам свету пожег! Классику предпочитаю, старую классику… Современных мне даром не надо. Брешут! Я их сразу раскусил. Читать начнешь, вроде похоже на правду. А под конец повидлом зама-а-ажет! Злой ангелом сделался! А вора коллектив перевоспитал! Сме-ех! И кому только лапшу на уши вешают?! Александру Трофимычу? Не выйдет! Кишка у вас тонкая, товарищи писатели! Человек, Миша, каким родился, таким и умрет. Азбука жизни…
Филецкий задумался. Смял сигарету, и черные глаза его глянули на Мишаню с усталой, затравленной какой-то грустью.
— А почему брешут, знаешь? Сладко жить хотят. Икорочку с хлебцем кушать хотят… А икорочка, по нынешним ценам, тоже не дешевая! Вот и весь фокус. Эх-хе-хе-е! Классики другое дело! У них истина… Сейчас, сейчас я тебе найду…
Тонкие пальцы скользнули по разноцветным корешкам книг, вытащили нужную. Начал листать страницы…
— Сейчас, сейчас… Слушай. «Мокрые галки и вороны…» Вот, вот… «Скучно на этом свете, господа!» А? Как сказано? И когда сказано? Сто пятьдесят лет назад! А правда! Сейчас кто так напишет? Э-э-э! Я их, современных, по последней странице проверяю. Скуки нет! Сплошной оптимизм… А ведь скучно, Миша! Ску-учно в жизни. Правду классик писал. А почему скучно? Потому что из всего дефицит сделали. Нужную вещь попробуй купи! А? Купи! — В глазах его вспыхнул горячий, едкий огонек. Он заходил по комнате нервным пружинистым шагом, остановился, шлепнул ладонью полированный бок шкафа. — Во! Взять хотя бы мебель! Сколько этот гарнитур стоит, это ладно! А сколько я переплатил, чтобы его достать? Заскучаешь!
Голос Филецкого подсел от жаркой хрипотцы, глаза блестели. Он мерил шагами комнату и все никак не мог успокоиться, словно жгла его какая-то зудящая, неведомая Мишане обида на весь мир. И, глядя в его разгоряченное лицо, Мишаня томился в неловком смущении, словно мастер говорил с ним на незнакомом языке. Мишаня старался понять этот язык, но понять не мог. Потому что то, о чем говорил и чем мучился мастер, никогда не говорили и не мучились ни Мишаня, ни отец с матерью, ни дед Прокопий Семеныч. Спокойные и понятные их голоса, звон кузнечных молотков в чистой и ясной для Мишани жизни держали душу его на крепкой защите.
Филецкий положил на место книгу, уселся в кресло.
— Ладно, Михаил Петрович! Все это разговоры. Дело надо делать… Ты отдыхай, если хочешь. А я поеду!
— Ас чего ты взял, что я устал?.. Я не устал.
7
Хорошая штука — мотоцикл! За день весь район обколесить можно и до областного центра добраться. Но в область ехать нужды не было. На окраине города Филецкий свернул на обочину, густо обросшую дикой сиренью, и, спугнув сумеречную тишь, помчал по плотной пыли грунтовой дороги. Тускло блеснуло мутным стеклом озерцо, пахнуло свежестью, вольным простором.
Мишаня, сощурясь, глядел на дорогу, увидел, как выглянули застенчиво из-за сиреневой глуши зарослей белые стены и побежал навстречу дом не дом, теремок, с балкончиком-лодочкой, под цинковой кепкой крыши. Две колонны кокетливо подпирали ажурный навесик над крыльцом. Задняя стена понадежней имела опору, прислонилась к холмистому склону. Словно и не люди этот дом поставили, земля вытолкнула из дремучей своей глубины, но до городских собратьев не донесла, оставила красоваться на вольном приволье для своей утехи. Окна домика мерцали чистой прохладой. И весь он издалека казался праздничным и таинственно-манящим: заходи, мил человек! Гостем будь в моих стенах!
Но вблизи, когда подъехали ко двору, увидел Мишаня, что домик-теремок был еще не обжитым. На свежей, неутоптанной земле лежала груда кирпичей, разворошенный глиняный холмик, привозной песок и свежевыструганные, щекотно пахнущие скипидаром доски. Казалось, что здесь, во дворе, только что, может, минуту назад творилась работа. Казалось, невидимые строители, испуганные мотоциклетным шумом, притаились в зарослях сирени, глядят-поглядывают на приезжих.
Филецкий заглушил мотоцикл, оглядел дом с радостной завистью:
— Красаве-е-ец! Все удобства! — И шагал во двор, ловко перепрыгивая строительный мусор. У квадратной ямы придержал за рукав пиджака Мишаню. — Не свались! Здесь бассейн будет…
— Купаться, что ли?
— Ну а для чего же? — усмехнулся мастер. — Красиво жить не запретишь!
Но на вопрос Мишанин, чей это дом, не его ли, мастера, ответил, что нет, не его:
— На такие апартаменты копейка нужна!
Вытащил из кармана связку ключей, открыл дверь. Врезной замок приветливо щелкнул; словно ждал и дождался послужить вечерним гостям.
Запах масляной краски, олифы, опрятный дух новизны жил в комнатах. Филецкий включил фонарь, принес со второго этажа две керосиновые лампы, и в доме стало светло и по-домашнему уютно. Две тени: Мишанина — поменьше, Филецкого — подлиннее — вздыбились на стене. Пол под ногами жалобно поскрипывал, не привык еще терпеть тяжесть человека. Филецкий принес из коляски инструменты, начал разматывать проволоку, объяснил Мишане, что их задание провести проводку не во всех комнатах, конечно, а сколько можно успеть за вечер. Лицо у него было по-деловому озабоченным. Начал насвистывать знакомый мотивчик.