Мишаня открыл чемодан с инструментом, достал ножичек, зачистил провода и болтик натуго закрутил.
— Можно включать!
— Благодарствуем, благодарствуем… — обрадовался Евгений Павлович. Глаза его с облегченной радостью глянули на Мишаню.
Радость его показалась Мишане чрезмерной. Оглядел комнатку. Не хватало в ней чего-то. Узенькая, застеленная байковым одеялом кровать у окна, очки с треснутым стеклышком, на подоконнике баночки, пузырьки с лекарствами.
— А холодильник у вас есть?
— Есть, как же? Имеется! — кивнул Евгений Павлович.
— Мы им, сынок, не пользуемся, — подала голос Ульяна.
— Так давайте посмотрю заодно?!..
— Пожалуйста, пожалуйста… — Евгений Павлович засуетился и повел Мишаню в другую комнатку, размером побольше, но тоже от пола до потолка завешанную иконами.
Старик подошел к окну, приподнял тяжелую, шитую золотом скатерть, и из-под нее блеснул желтой костью холодильный шкафчик. «Старая модель», — с ходу оценил Мишаня, открыл дверцу.
Плотно, до самой морозилки шкафчик был заложен пожелтевшими от времени бумагами, связанными бечевкой, толстыми, в твердых обложках книгами. В морозилке тоже пространство не пустовало — две книги вместились, зеленея медью застежек.
— Я уберу, уберу! — засуетился Евгений Павлович и начал поспешно вытаскивать книги из холодильника. Руки его тряслись, дыхание было жарким. — Я ведь их чего прячу? Крысы в доме! Им все одно, что грызть… А в холодильнике оно безопасней будет… Ох-хо-хо-о-о! А вы, вижу, книгами интересуетесь? Собираете?
— Я нет… Филецкий собирает, — признался Мишаня.
— Какой, простите, Филецкий? Не Саша? Знаю, знаю! Сашеньку зна-а-аю! Сашенька большой любитель! — И глянул на выращенный Мишаней из чемодана баллончик с фреоном с робостью. — Не взорвется?
— Нет, — улыбнулся Мишаня, — фреон газ инертный… Бутан — да! Бутан, это опасно… У вас плита газовая есть?
— Этого не имеется, — вздохнул Евгений Павлович, — не держим… Я уже хотел купить. Сашенька тоже советовал. А потом думаю, зачем нам? Какие мы с Ульяной едоки? Летом на плитке, зимой — печка… А Сашенька предлагал. Он ведь ко мне частенько захаживал… Как он, жив-здоров?
— А что ему сделается? — вздохнул Мишаня.
— Ну, кланяйтесь, кланяйтесь ему… Сашенька человек хороший. На все руки мастер, — оживился старик, — свет мне в кладовку провел. Раньше ко мне много людей захаживало. Только присядешь, звонок. А я, знаете, звука не люблю. Так Сашенька мне вместо звонка лампочку вкрутил. Кнопку кто нажмет — мигает! Это ведь смекалка нужна? Да-а!
— Никакой тут смекалки не нужно! — сказал Мишаня. — Просто вместо звонка лампочка…
— Это для вас! Для вас так кажется! А мне вот и не догадаться! — Личико Евгения Павловича разгорелось, в глазах светилась мечтательная, кроткая радость. — Сашенька, он смека-алистый… Однажды как-то, под осень, по-о-оздненько приехал. И вижу, пьяненький. Прямо с порога мне: «Евгений Павлович! В чем смысл жизни?..»
Эк копнул, а? О смысле жизни! Да ты, говорю, отдохни иди! Чего ж поздно так?» — «Не-е-ет! — уперся. — Я знать хочу!» Что ты с ним будешь делать? Что ему ответить? Если человек верующий, для него смысл в вере, в смирении перед богом… А если неверующий? В чем святая святых? Вот вы, любопытно знать, как думаете, Михаил Петрович?..
Мишаня, обследовавший в этот момент морозилку в холодильнике, прямого к себе вопроса услыхать от старика не ожидал. Глянул в его доверчиво распахнутые глаза, смутился.
— Честными чтоб все были… — сказал тихо.
И смутился еще больше, словно стыдное, неловкое что-то высказал. Но Евгений Павлович ответом остался доволен, бороденку пригладил, кивнул.
— Вот, вот! Истинно правду говорите! Правду, Михаил Петрович! Честным должен быть человек… — Он вдруг закашлялся, словно поперхнулся словом. Мишаня отвернулся, ему хотелось поскорее разобраться с холодильником, поскорее на солнце выйти.
Морозильная камера была вроде в порядке. Трещины в испарителе он не заметил. Значит, фреон в системе есть. А может, и вытек, надо конденсатор поглядеть…
— Повернуть хотите? — оправившись от кашля, спросил Евгений Павлович. — Давайте, давайте, помогу…
— Я сам… — Мишаня сдвинул холодильник.
В нижней части у конденсатора на привычном месте, где полагалось быть компрессору, торчали два спиленных ножовкой патрубка.
— Кто это сделал?
— Не донял, простите… — переспросил старик.
— Компрессор кто снял? — повторил Мишаня. И начал укладывать инструмент в чемоданчик. Все для него было уже ясным и понятным…
— Не смогу я отремонтировать…
— А что вы так опечалились? — удивился Евгений Павлович. — Да господь с ним! Его и Сашенька глядел, морочился… Это я так, для вашего же интереса! Не печальтесь…
Он вышел в коридор, но вернулся быстро. Ясные глаза из-под рыжих бровей глядели на Мишаню с торжественной строгостью.
— Простите мою старость! — и протянул кулачок. — За труды ваши. Всяко благо вознаграждаемо суть…
— Не надо мне ничего! — выдохнул Мишаня.
Он никак не мог прийти в себя. Эта оказия со снятым из холодильника компрессором сильно его озадачила. Вышел в коридор, но куда идти, запамятовал.
— Сейчас, сейчас, я вас проведу! Сюда, будьте добры! — дышал в спину сбивчивый шепоток Евгения Павловича.
Цветастый полог, загораживающий комнатку-боковушку, зашевелился, пахнуло оттуда горелым подсолнечным маслом. Вышла Ульяна, глянула на старика о ревнивой строгостью.
— Телогрейку накинь, батюшка!
— Ничего, ничего! Совсем не холодно! — засопротивлялся Евгений Павлович. — Солнышко на дворе… Тепло…
— Это для молодых тепло! А вам беречься надо! — . не сдавалась заботливая старуха. Но Евгений Павлович махнул рукой, не послушался, вывел Мишаню во двор.
Филецкий был уже дома. В глубине двора в сарае ярко светилось окно.
Мастер стоял у верстака, заваленного разноцветной проволокой, механическим хламом, высчитывал что-то на клочке бумаги.
В закутке сарая на пустом ящике примостился Фотий Маркелыч. Мишаню увидел, и лицо его расплылось в дурашливом радушии:
— А! Молодая смена!?! Рад, рад приветствовать! — И скосил взгляд в насупленное расчетами лицо мастера. — Вот пусть расскажет, как меня насчет культуры чихвостили! Председатель, тот, слышь, Сашуля, молчком-торчком! Я к нему подхожу. «Што ж, Лев Иваныч? За што ж при народе?» А он: «Исправляйтесь!» А? Исправля-я-я-яйтесь! А жинка Аркадьича прийдет… Попробуй ей грудинки не оставь…
— Кончай базарить! — поморщился Филецкий и карандашиком почесал затылок. — Та-а-ак! Скажешь, кафеля не было! Метлахской плитки сто штук… Понял?
— А донесу как? — растерялся мясник.
— Донесе-ешь! — усмехнулся мастер. Мишане подмигнул. — Побудь здесь… — Вышел во двор.
Не попрощавшись, бросился следом и Фотий Маркелыч.
Мишаня слышал позвякивание ключей за стеной сарая, просящий голос мясника.
— Тут кил семьдесят, Сашуля! Подбрось мотоциклом… А? Сахарный мой… Подбрось…
— Я вам не такси! — послышался в ответ недовольный голос. Потом звон ключей и охающий топот ног затихли у калитки.
Филецкий вышел из темноты, присел на верстак, закурил.
— Продавщица, в молочном сколько дала?
— А я не взял…
— Не взял, значит? Та-а-ак! С нее червонец надо было содрать…
Мишаня почувствовал, как долгая тяжесть прожитого дня навалилась на плечи.
— Вот сам и сдирай! — ответил тихо.
Филецкий втоптал сигарету в землю. Глянул в сумеречную тишь двора, усмехнулся.
— Ясненько! Верно Аркадьич говорил… Добрые дела наказуемы! Ве-е-ерно! — И вдруг резко повернулся к Мишане лицом. Глянул на него пристально. Какая-то почти детская бесправная обида тлела в его черных глазах. — За что же ты так, Миша! Я к тебе всем сердцем… А ты мне в душу плюешь… За что?
— Не буду! — ударил в Мишаниной груди тугой гулкий комочек. — Брать ни у кого не буду!..
— Опять в бутылку полез! — примирительно улыбнулся Филецкий. — Посто-ой! Давай разберемся! Ну не взял ты у нее деньги… Я в следующий раз приду. Эта продавщица уже задумается. Ты понимаешь?