— А Диккенс? А Фенимор Купер? А Вальтер Скотт? А Лафонтен? А… — осмелев, вскипел Жюль.
— А это и вовсе пустые билеты, если хочешь знать, — устало отмахнулся Пьер Верн. — Выигрывают те, кто их иллюстрирует. Только иллюстраторы остаются в памяти читателей. Грош цена той книге, которая просит рисунка! А ты…
— Не может быть, папа, чтобы ты говорил серьезно! — воскликнул Жюль. — Ну, скажи, что ты шутишь! Не может быть! Литература…
Пьер Верн внимательно оглядел сына и подумал: «Я, кажется, перехватил… Действительно, — таким способом этого юношу не поставишь на правильную дорогу…»
— А я люблю книги с рисунками, — с жаром произнес Жюль. — Я ценю их особенно высоко. Отдай мне письмо от «Глобуса».
— Возьми. И вот тебе еще одно письмо. От него пахнет духами. Конверт надписан мужской рукой, но это уловка. Письмо от женщины.
— Это от Жанны, папа, — сказал Жюль, и голос его понежнел, дрогнул, на щеках выступил румянец. — Как пахнет духами, папа! Можно идти?
— Подожди. Вот этим ножом вскрой конверт. Ну, вскрывай! А теперь читай вслух. Я люблю слушать любовную чепуху.
— Папа! Это не любовь! Ты прочти сам. Я не могу!
— Мы не чужие, Жюль. Я сам был молод и сам любил. Сделай мне удовольствие, прочти! Жанна — хорошая девушка, мне она очень нравится. Что она делает в Париже?
— Хорошо, папа, я прочту. Я начинаю. Гм… «Дорогой мой Жюль»… Тут, папа, всего пятнадцать строк. Прочти сам. Мне как-то…
— Догадываюсь, — улыбнулся Пьер Верн. — Давай письмо. Так. «Дорогой мой Жюль, подробности сообщит Леон Манэ, я же пока наскоро хочу уведомить тебя о том, что „Глобус“ согласен выплатить тебе тысячу франков. Я уже беседовала с директором, и он даже угощал меня в кафе на бульварах. Ты глупый. Я забочусь только о тебе»… Гм… Тысячу франков. А тебе обещают триста. Кто прав, Жюль? Сиди, сиди, тут еще три строчки. Ага, дело касается поверхности земли. Жанна не залезает внутрь глобуса. Итак, слушай: «Посоветуйся со своим отцом относительно патента. Целую тебя, обнимаю, тоскую. Твоя Жанна. Двадцать шестое мая. Париж».
— Там так и написано — «твоя»? — спросил Жюль.
— Так и написано, синим по сиреневому. Конверт надписывал, по-моему, тот самый человек, который поил твою Жанну кофе и кормил тартинками.
— Папа!
— Жюль! Все, что касается дел любовных, подлежит ведению мадам Софи Верн. Она пошла в гости. Дай мне твою руку, сын. Вот так. Запомни все мои советы.
— Спасибо, папа! — Жюль прижался губами к руке отца. — Ты добрый, папа! Я тебя очень люблю!
— И я тебя также. Возьми эту мелочь, я тебе не выдавал за апрель. Иди с богом, мой дорогой Жюль! Всегда помни то, что я говорил!
Поль сидел на скамье подле дома и перелистывал какую-то книгу. Увидев брата, его сияющее лицо, Поль и сам просиял.
— Сошло? — спросил он. — Все благополучно?
— Все хорошо, Поль. Наш отец — чудесный человек, но ты… ты тоже хороший, только ты еще совсем младенец. Ты даже чихать по уговору не умеешь!
— Неправда, Жюль! Я чихнул по уговору дважды: сперва один раз, потом два раза. Но мне пришлось понюхать табаку. Я не умею чихать по заказу, мне нужно для этого сунуть нос в табак! Но ты веселый, значит…
— Это значит, что я прошелся по поверхности глобуса, предварительно заглянув внутрь его, — смеясь, сказал Жюль. — Вот когда-нибудь…
— Ты о чем?
— Так. Я думаю о патенте. О патенте на счастье всей жизни. Складываю, делю, умножаю…
— И вычитаешь, конечно?
— В моей арифметике вычитание отсутствует! До свидания!
— Подожди, Жюль! Скажи, пожалуйста, папа тебе говорил что-нибудь о рыжем посетителе?
Жюль остановился. Рыжий посетитель?.. Запахло чем-то романтическим, таинственным, воспоминания о прочитанном веселым вихрем пронеслись в голове Жюля.
— Рыжий посетитель? Папа об этом не сказал ни слова. Он, этот посетитель, действительно рыжий?
— Как индейский петух. Этот человек пришел к папе вчера и беседовал с ним больше часа. Потом он расспрашивал меня о тебе. Просил передать тебе привет. Очень интересный человек, Жюль!
— Молодой? Старый? Как зовут?
— Лет под шестьдесят. Он назвал себя Барнаво. Он обедал у Бенуа, я видел их потом в парке — они стреляли в тире. Наш папа ждет его к себе завтра вечером. Этот Барнаво плакал, а папа хохотал.
— Гм… Барнаво… — прошептал Жюль. — Первый раз слышу. Страшно интересно. Ну что ж, подождем. Завтра так завтра. Ох, Поль, до чего интересно жить!..