— А если не найдете? — спросил Старик.
— Будем расстреливать, — ответил Полицмейстер. — Дано такое указание — за каждого убитого немецкого солдата расстреливать по десять заложников.
В кабинет заглянула молодая красивая женщина и, увидев Старика, стала закрывать дверь.
— Заходи, Полина! Мы с Иван Петровичем чай пьем, присоединяйся к нам. Что против него имею, я сказал. Может, и он скажет, что против меня имеет.
— А я ничего и не имею, — ответил Старик.
— Свадьба в субботу. Не придешь, Иван Петрович, расценю как протест и сделаю выводы.
— Понимаю. Дочек повидать можно?
— Передачи и свидания запрещены.
— Благодарствую, — сказал Старик и вышел из кабинета.
Во дворе он внимательно и осторожно осмотрел полицейских. Вооружение в основном карабины, советский ручной пулемет Дегтярева.
Старик подъехал к школе, на окнах которой были решетки из колючей проволоки. Школу охранял полицейский с винтовкой.
В комнате для свиданий сидели Старик и очень пожилой Полицейский.
Дочки зашли, бросились к Старику и заплакали, обнимая его.
— Выйди, — сказал Старик Полицейскому. Тот проворчал что-то, но вышел.
— Вытираем сопли и слезы, — сказал дочерям Старик, развязывая платок с едой.
Дочери ели хлеб с салом, запивали молоком и рассказывали:
— Жуть! Обовшивили. И блох полно. В классе по сорок человек. Папаш, выкупи нас! Людку из Пуговки за царский золотой червонец выкупили.
— Вы дороже стоите, — Старик улыбнулся.
И дочери повеселели, вытерли слезы. В комнату заглянул молодой полицейский.
— Дядя Ваня, надо в камеру, обход скоро.
Дочери снова заплакали.
Старик и пожилой Полицейский пили чай из блюдечек, как привыкли пить, откусывая щипчиками совсем уж микроскопические кусочки сахара.
— Девки говорят, что некоторых выкупают, — сказал Старик.
— С твоими вряд ли получится, — ответил Полицейский. — Они на контроле у Полицмейстера. А он идейный. Ты же сам знаешь, нет ничего хуже, чем идейные, за советскую они власть или за немецкую. Его не купишь.
— А можно и не покупать, — сказал Старик.
— А как? — спросил Полицейский.
— А никак, — ответил Старик.
Ночью Анна спускалась к бане на берегу реки. За нею шел Политрук.
Анна вошла в баню, показала на баки с горячей и холодной водой, размочила в шайке березовый веник.
— Пропарься хорошенько, потом первача примешь и поправишься.
Она плеснула на каменку ковшик горячей воды и выскочила в предбанник. Сидела в предбаннике, прислушивалась, но ничего не слышала.
— Живой? — спросила она. — Чего молчишь?
Не дождалась ответа, открыла дверь в баню и увидела голого Политрука, лежащего на полу. Политрук приподнялся, прикрывая причинное место, и сказал:
— Не могу, сил нет…
— Ладно, — ответила Анна. — Полезай на полок, пропарю.
Политрук забрался на полок, и Анна начала хлестать его веником. Ей было жарко, она скинула кофту.
— Не могу больше, — сказал Политрук, спустился с полка, сел на лавку, увидел полуобнаженную Анну, развел руками и горестно сказал: — Совсем я плохой. Вижу такую красоту и… Теперь только понял, что это такое: видит око, да зуб неймет.
— Сил-то хватит, чтобы до дома дойти? — спросила Анна.
— Дойду, — пообещал Политрук.
— Трюхай помаленьку, а я постираю, пока вода горячая.
Политрук с трудом забрался на чердак дома. Чекист укрыл его полушубком.
— А Анюта? — спросил Чекист.
— Стирает, пока вода горячая.
— Попарились вместе? — спросил Чекист.
— Нет сил на вместе, — ответил Политрук.
— У меня есть, — сказал Чекист. — Ты отдыхай. Я скоро.
Чекист спустился с чердака. Пригибаясь, побежал в темноте к бане, открыл дверь и увидел полуобнаженную Анну. Поискал крючок, чтобы запереть дверь.
— Никто не войдет, — сказала Анна.
…Утром Анна вошла в сарай, поворачивая лицо так, чтобы не было видно подбитого глаза и разбитых губ.
— Харчей принесла? — тут же спросил Снайпер.
— Папашка вернулся из райцентра и запил, — сказала Анна. — Уже литр первача в себя влил. Я пыталась отобрать, так он мне нож приставил и говорит: прирежу! Сейчас уснул, я к вам побежала.
— А тебя за что приложил? — спросил Снайпер.
— Меня за дело…
— А что с девками?