Тайка, однокурсница Фриды, внешностью обладала диковинной, завораживающей: выразительные раскосые глаза, аккуратный носик, пухлые губки, темные волнистые волосы и грация черной пантеры. Спросите, не слишком ли на Софи Лорен смахивает? Вот-вот! Весь институт так считал. Поэтому, хотя человеком она была хорошим, добрым, девчонки в общежитии стороной ее обходили, чтобы серыми мышками рядом с ней не казаться. А сама Тайка красоты своей будто не понимала, усердно училась, женихов не искала, — все вечера за книжками просиживала, пока с красавицей-Фридой не сдружилась. Тут уж к учебе активный досуг прибавился: походы в музеи, театры, на разные культурные мероприятия. Вдвоем оно и спокойнее, и интереснее было, и обсудить все-все можно, и просто по душам поболтать. Причем если Фрида любила и умела говорить, то Тайка любила и умела слушать.
И до того их дружба дошла, что Фрида Тайке даже трагедию своего детства приоткрыла, рассказала, как гложет ее тоска по Риге, как больно думать, что мать не захотела ее понять, не захотела на родине оставить, а ведь могла бы и сама в Латвию переехать. Но всегда чуткая, готовая посочувствовать Тайка вдруг взметнулась:
— Не по-человечески это — с обидой на мать жить! Говоришь, жизнь твою она перепахала… Так война была. Всем досталось. Ты вон переживаешь, что отца не признала, когда он жив был… А мать вот она, рядом. Вдовой осталась, тебя как могла от беды берегла, а ты как будто и знать этого не хочешь, обид себе навыдумывала и носишься с ними. Ты что?!
Фрида только промолчала: что делать, не всякий человек способен уловить в привычной суете дух великой трагедии, — этого она не учла. Думала, подруга — особенная, а оказалось, как все. И скоро эта догадка подтвердилась.
При всей своей яркости, мечтах о прекрасном, рассуждениях о высоком, — человеком Тайка оказалась самым обыкновенным. Стоило подвернуться приличному жениху, — мечты о просвещении на семейный быт сменила. «Любовь», — говорит. Ну и что она, эта любовь: муж, дом, борщи, дети, — вот и вся любовь. И хотя жених достойным был — молодой ленинградский ученый, — но сам этот путь Фриде до противного заурядным представлялся: «Вот так и привыкают довольствоваться будничной суетой, забывая, что жизнь — это полет». Фрида забывать этого не собиралась.
Что ж, в глубине души она всегда знала, что смелее, уверенней, талантливее Тайки, и ради подруги нередко приглушала в себе эти таланты. Душевная скромность прекрасна в отношениях с людьми, но неуместна при постановке жизненных целей, так что уход подруги в академический отпуск был даже полезен для Фриды. Теперь она могла двигаться вперед без оглядки на других. А двигаться надо было, чтобы по окончании института не забросили в захолустье — кружок вести или в библиотеке сидеть. Вот и бегала: в Дом радио, на Ленфильм, на Биржу актера, в Театральное общество. И почти отчаялась в поисках удачи, когда однажды на Невском ей подвернулся кто-то из выпускников института:
— Привет, Ридка! меня помнишь? я на старшем курсе учился. А ты как? Выпустилась, нет? Может, посидим, поболтаем? Тут кафе как раз рядом. Святая святых ленинградской эстрады!
И не успела она опомниться, как они уже входили в хорошо известное всей ленинградской эстраде здание на Фонтанке. Эстраду Фрида не слишком-то уважала, поэтому входя в двери, стыдливо спрятанные от глаз прохожих в темной арке, пережила краткий миг неприязни, но он того стоил: роскошное зеркало, парадная лестница, росписи… Одно удивляло: пустынность, безлюдность, безмолвие этого великолепия.
— А почему нет никого? — огляделась Фрида, и поправив прическу перед огромным зеркалом в массивной старинной раме, осталась вполне довольной и собой, и зеркалом.
— Нет никого? — улыбнулся нечаянный спутник, — А мы сейчас вниз, в кафе спустимся. Увидишь, как «нет никого», — и повел Фриду по ступенькам вниз, туда, откуда доносился глухой, неспокойный гул голосов, который она поначалу приняла за обычный городской шум.
Ступенек было немного, но достаточно, чтоб очутиться в новом, неведомом мире, мире эстрадного блеска и тщеславия.
Люди, хоть немного знакомые с Фридой, подумали бы: подобное к подобному! Ну уж нет! Фрида была бесподобна! Стоило ей войти в кафе, заметить устремленные на нее взгляды, — в ее зеленых глазах заплясали русалки, а внимание публики стало закручиваться вокруг ее стройной фигурки подобно водовороту. И скоро она оказалась в центре внушительной компании. Люди, привыкшие к восторженному вниманию окружающих, всегда с готовностью очаровываются сами, борются за внимание, спешат потрясти красноречием и остроумием, разнообразием и значительностью связей и возможностей… Фриде только и оставалось выслушивать предложение за предложением.