Тувим: «Критик — как автомобиль: чем он хуже, тем больше поднимает шума».
Экзюпери (вернувшись из полета): «Теперь я встречал на улицах дворников, которые подметали свою часть земного шара».
Пришвин (из «Дневника последних лет»): «Автор пишет, как единственный, и про то, чего для всех не было, а критик судит его с точки зрения того, что бывает у всех, и тогда, когда ему нравится, говорит: «Так бывает!» А если не нравится, говорит: «Так не бывает!..»
***
А может, не стоит мне кромсать на фрагменты свой «Польский дневник»? Дать к нему лучше предисловие — о наивности уже немолодого тогда человека, который, наконец, вырвался в давно знакомый мир из-за культовской ограды и подбрыкнул там-сям, как застоявшийся конь? И печатать, конечно, малость подсократив.
***
После четырех больших романов потянуло на малые формы... Не так. Просто взял Гете, чтобы прочитать» наконец, «Фауста», однако начал с «Изречений в прозе» (том дореволюционного издания) и увлекся. Даже подумал сейчас, не отложить ли «Фауста», чтобы прочитать его после, в хорошем, как хлопцы говорят, переводе Василя Сёмухи.
Приятно думается, что миниатюры могут стать своеобразной «книгой моей жизни»,— если ее пополнять все время, отбирать лучшее, более значительное.
Вспоминается Ренар: «Я сам хотел бы подготовить для людей те строки, которые уцелеют после меня». А отбирать их, эти строки, нелегко и — часто — рискованно.
***
В доме Грина и в доме Волошина, в первом с утра, во втором под вечер, слушал двух старушек — про двух интересных, талантливых людей.
За окном Грина, если смотреть из беленькой мазанки во двор, почти на уровне подоконника цветет ромашка. И, глядя на скромный рабочий стол автора «Алых парусов», вспоминается, что «в этой рубахе когда-то неплохо писалось»...
Про Волошина — взволнованный рассказ его, более чем восьмидесятилетней, жены. С интересом осмотрел кабинеты, столы, книги, рисунки, раковины, слушал длиннющие стихи, и... мнение об этом человеке особенно не изменилось. И не очень странно мне, что в 1949 году за месяц пребывания здесь я так и не собрался подняться на второй этаж дома, в котором жил. Причина — тот неприятный шум, который поднимали вокруг Волошина его друзья и приживалки,— ими был переполнен дом. Чего стоит хотя бы такое: «Вон на обрыве скалы — профиль. Одни говорят, что Пушкина, другие — Маркса, но мы считаем, что это — Волошин». Ни больше ни меньше...
***
Прочитал в «Литературной газете», под рубрикой «Художник, воспитай ученика», слова N. об очень далеком от него, вполне оригинальном и куда более сильном NN., и стало смешно и обидно... Было бы лучше, если бы ученики говорили о своих учителях,— это куда правильнее, чем искать себе ученика, называть им кого-то публично.
***
Только читаю. Сколько прекрасных книг! Купил позавчера «Ни дня без строчки» Олеши и «справлял праздник» чтения.
Он кажется мне близким, как перед этим Ренар, он говорит о частном, незначительном, только своем, а мне интересно, я чувствую себя на вершине жизни.
Как он пишет о самом себе: «Я был не воин, не мужчина, трус, мыслитель, добряк, старик, дерьмо...» Где здесь искренность, а где поза? Впрочем, до такой самохарактеристики надо дойти и доходят через зрелость и смелость.
Кажется, что и я немного похож на него, сходные черты есть и в моем характере.
***
Вышли миниатюры. Вышла московская книга. Милый дикарь N. сказал однажды, что очень любит свои книги. Люблю, конечно, и я свои, однако же и не сыт я этой любовью, чего-то все не хватает... И это — хорошо.
***
Есть в жизни счастливые моменты озарения, когда ты бываешь особенно — из доступного тебе — чистым, умным, вдохновенным, прозорливым. Принимаешь какое-то решение и записываешь его. Потом, раньше или позже, решение это надо выполнять. Перед судом своей совести, под ее контролем.
Вот я и выполняю свое решение от февраля 1962 года — насчет доработки цикла «Ты мой лучший друг». И хорошо мне слушаться самого себя. Во всяком случае лучше, чем презирать самого себя и киснуть без работы.
***
Неужели я буду стареть несостоявшимся писателем, который — мне верится — был «задуман на большее», неужели будет и зависть, и ...ковское ворчанье, и желание подставить ножку другим? Страшно...
1966
С утра, едва проснувшись, мучительно думал о своих новых замыслах. Точнее — о форме от первого лица... Еще точнее — о том, сколько же мне сосать-обсасывать своі бедный партизанский опыт?.. Долго молчать, чтобы не сказать потом ничего нового? Нового по-настоящему — глубокого и широкого по мысли, по чувствам — для всех зюдем.