До тех пор, пока в хату из кухни не вошла наша тихая, милая Лида, с которой мы вместе приехали. Внесла белый цветок каллы, который, оказывается, привезла в своей тяжелой сумке, вынула из целлофана и — как второй огонек бессмертия — положила его, теперь особенно живой, свежий цветок, на белую подушку, рядом с высушенным болезнью лицом ее тети, которую помнит только старухой, начиная с партизанской землянки...
Снова припомнился Коцюбинский: всегда оставаться художником — неужели за это надо просить прощения?..
***
От простого, обыкновенного, будничного — к историческому, к тому, что определяет место твоего городка и его окрестностей в истории страны, Европы и, как в случае с Домейкой,— всего мира. Как приятно это познавать! И снова приходит волнующее желание — написать что-то связанное с родными местами.
Читаю дипломную работу земляка о Мире.
***
Чудо книги ощущаю снова, читая Щедрина, которого я так мало знаю и который так по-современному звучит во многом сегодня.
***
Миниатюры Штриттматера.
Читая, вижу, что здесь главное лицо — сам автор: как он видит то, о чем говорит.
Неужели у меня — то же? Другим, со стороны, это лучше видно. А наше дело — ощутить внутреннюю потребность говорить именно так, не иначе.
***
Когда я писал о нашей детской литературе для украинского сборника, взял первый том Танка, чтобы проверить цитату из «Сказки про медведя», раскрыл его и — будто улей открыл,— так дохнуло настоящей поэзией.
***
Такая приземленность, такая унылость, как будто автор писал этот роман не сидя, а стоя на четвереньках.
***
Дневник Чорного. Семнадцать страниц машинописи, а как же много сказано, как глубоко, как человечно!
Ему было бы... только семьдесят. Как это хорошо было бы — зайти к нему или хоть встретиться с ним на улице!..
***
Из того, что люди знают о самих себе, только незначительная часть остается в истории, в литературе, в музыке. А остальное — вместе с каждым из них — уходит в землю.
***
Ездил с молодыми участниками семинара в Москву, впервые посмотреть кабинет и квартиру Ленина.
Раздражает вопрос: «Ну как, понравилось?» Неуместен он в таких местах, где испытываешь высокое волнение, конструктивно, решающе думаешь о жизни, где есть на что примерить и себя, и то, что вокруг...
Карты фронтов, телефоны, книги в кабинете. Зал заседаний. Цюрупа, любимец Ленина, нарком продовольствия, которому здесь стало плохо и врач увидел, подтвердил, что это... от голода. Кухонька, в которой они, маленькая семья, ели, «когда не бывало гостей», в которой Ильич, поздно вернувшись с какого-нибудь исторического заседания, перекусывал общенародной нуждой.
В зале заседаний, который действовал до 1958 года, думалось о том, что он видел после Ленина, этот зал, а в комнатах женщин, жены и сестры Ильича,— как отзывалась их женская нежность на те суровые, мужественные решения, которые ему доводилось принимать. У Надежды Константиновны как будто меньше этой нежности — строгость во всем, а у Маняши, Марии Ильиничны, даже наивные вышитые салфеточки на белом, в полотняном чехле, диване.
Дорожные сундуки, особенно тот, что побывал в Шушенском.
Портреты над Маняшиным столом,— мужество старшей сестры, благородство их матери.
***
Приболел, поэтому много читал. И вспомнил слова норвежской уборщицы, перечитав их в блокноте:
«Единственное, что приятно в этой жизни,— это сознание, что есть люди, которым приходят в голову те же мысли, что и тебе, и которые переживают то же, что переживаешь ты. Они пережили тот же страх, убедились в бессмысленности страданий и уничтожения. И тогда ты не чувствуешь страданий и одиночества. Благодаря литературе — Душе мира...»
Есть две причины, из-за которых я записал это.
Первая — письма людей, которым нужны мои книги, а писем таких я получил в последние дни несколько.
Вторая — не работается... Начитался всего, а сегодня уже и своего, получив, наконец, польскую книгу. И хочется хоть что-нибудь делать.
1972
Вчера должен был записать.
Внучка спала, а рядом с ее светлой головкой, на большой бабушкиной подушке, лежали ладошками кверху две руки. Подумалось, что с этим счастьем, счастьем детского мира, я хорошо знаком, и здесь меня добрая доля не обминула. Свои, а перед этим братние, что вдохновили не только на повесть «В семье»...
Неужели еще буду писать для детей и о них? Как это было бы хорошо!