Кранихфельд Макс
Душегуб
(А. Зубков)
Пролог
— Лицом к стене, — привычно процедил конвоир и, уверенный в полной покорности сопровождаемого, даже не удосужился дождаться выполнения команды, повернулся к двери.
Андрей впрочем, и не думал о возможности хотя бы такого мелкого неподчинения. «Дубаки», так здесь называли прапорщиков ГУИНА, исполнявших в СИЗО роль конвоиров для особо опасных, народ тупой и мстительный, не простят и тени непослушания, а тем более любой попытки подрыва собственного авторитета. Измочалят дубинками в мясо, и никто им не указ, если что, десять человек охотно подтвердят, что ты сам бросился на конвоира, и будут стоять на своем, хоть ты их режь. Круговая порука замкнутой недоступной чужим касты элитных конвойщиков, спаянной общим врагом — арестантами, в нерушимый монолит. Куда там сицилийцам с их омертой.
— Подследственный Снегирев доставлен. Разрешите заводить? — с едва уловимой развязностью, свойственной бывалым ветеранам, распахнув дверь комнаты для допросов, доложил "дубак".
— Да, конечно, пусть зайдет, — приглушенно прозвучал незнакомый голос.
Андрей удивленно поднял привычно опущенную на грудь голову. Голос ведущего его дело следователя, он не спутал бы ни с каким другим при любых обстоятельствах. Наслушался на допросах так, что до конца жизни не забудешь! Выходит в этот раз беседовать с ним будет кто-то другой… К чему бы это? В бедном на события и происшествия зарешеченном мире, любое изменение привычного на много дней вперед расписанного сценария жизни всегда воспринимается с особенной остротой и настороженностью, так как по большей части все перемены здесь бывают к худшему и не несут с собой сидельцу ничего хорошего.
— Заходи! — рявкнул ему прямо в ухо «дубак», сопроводив окрик болезненным тычком в область почек.
Превозмогая внезапно охватившее его чувство робости и боязни ожидающего впереди неизвестного, арестант переступил порог и пристально вгляделся в сидящую за столом облаченную в мятый гражданский пиджак фигуру. Ничего пугающего на первый взгляд в человеке не было. Средних лет, усталое, помятое, будто с перепоя лицо, нервно барабанящие пальцами по столешнице руки. Вот разве что глаза — пустые и равнодушные, какие-то рыбьи, такие же холодные, будто заполненные противной стухшей водой из затянутого зеленой ряской пруда.
— Проходите, Андрей Николаевич, проходите! Что же Вы на пороге стали? Проходите, присаживайтесь. Я старший следователь окружной военной прокуратуры Шинников Валерий Николаевич. Теперь буду вести Ваше дело.
В тюремной системе ни один хозяин кабинета никогда не предложит вам садиться, а только присаживаться. Профессиональная привычка, глупая, пустая, но на уровне подкорки въевшаяся в плоть и кровь.
— Конвоир, Вы свободны. Я вызову, когда закончу.
— Может того…, - неуверенно замялся прапорщик. — Может мне здесь побыть на всякий случай? Он у нас в особо опасных числится. Десантник бывший…
— Свободны, я сказал, прапорщик! — в голосе следователя отчетливо звякнули резкие металлические нотки, и чутко уловивший их прапор поспешил захлопнуть дверь.
Андрей, еще раз недоверчиво глянув исподлобья на следака, прошел к столу и, отодвинув чуть в сторону стоящий рядом простой деревянный стул, осторожно присел на самый его краешек. Шинников в свою очередь внимательно рассматривал подследственного, умело маскируя пристальный интерес псевдорадушной суетой, демонстрацией образа добрейшей души человека, эдакого рубахи-парня. Конечно, он уже тщательно изучил все материалы дела, не раз видел лицо сидящего перед ним человека на приложенных к материалам фотографиях, прочитал немало справок и характеристик, описывающих его характер. Но все это было ничто. Сухие бумажки ни в коей мере не могли заменить той всеобъемлющей информации, которую опытный оперативник может получить при личном контакте. Малейшие нюансы поведения, манера держаться, реакция на вроде бы невзначай подброшенные зондирующие вопросы, много скажут тренированному уму дознавателя, позволят выстроить верную стратегию и тактику того незримого, но ожесточенного поединка, который он поведет с подследственным, припирая того к стенке, заставляя под грузом улик признать поражение, признать вину. В данном конкретном случае особых сложностей не предвиделось. Затравленный взгляд арестанта, покорно опущенные, нарочито сутулые плечи, робкие осторожные движения — все говорило за то, что этот человек уже сломлен и раздавлен безжалостной машиной ГУИНа и не может ей противостоять. Осталось лишь чуть-чуть дожать его всего на один эпизод. Маленький незначительный эпизодик, короткие в одну строчку показания, которые ничуть не повлияют на участь самого Снегирева, но тяжелой гирей лягут на весы правосудия при определении меры вины другого человека, того самого, указания по которому получены с самого верха и должны быть исполнены любой ценой. Именно для получения нужных признательных показаний Снегирева, и прибыл в СИЗО старший следователь Шинников. Именно для этого под надуманным предлогом был отстранен от ведения дела прежний, слишком принципиальный и не желающий понимать даже самых прозрачных намеков, работник военной прокуратуры.