— Хорошо, идем, — соглашается Анри. Погладив спутанные волосы, он осторожно перекладывает голову девицы на ее согнутую руку. Она вздыхает и по-детски чмокает губами во сне.
Анри встает. Пошатнувшись, он хватается за перила и на минуту закрывает глаза.
Потом пристально смотрит в зал, точно впервые замечает царящий внизу разгул. Его нос с горбинкой вызывающе подается вперед, на скулах обозначились желваки, черные глаза смотрят в упор, не мигая.
Анри мертвецки пьян.
— Веселятся… изо всех сил. В поте лица своего, — говорит он язвительно. — Впустую! Ни любить, ни веселиться они не умеют. Телом, сердцем и душой. Не так это легко, как кажется, любить. А это — просто à fleur de peau — поверхностно!
— Анри, пойдем. Я безумно устал.
— Ты пьян, — резко обрывает Анри. — Пошли!
Единственный трезвый в нашей компании Эли берется развезти нас по домам на верном «Пегасе», который простоял всю ночь у тротуара среди дорогих машин.
К нашему большому удивлению, «Пегас» завелся с первого поворота рукоятки. Усевшись вчетвером в тряский фаэтон, мы возвращаемся под утро по пустынным, захламленным улицам Парижа. Эли сосредоточенно молчит, следя, чтобы «Пегас» бежал прямо, не петляя.
На душе муторно, противно. А еще этот трезвый Эли. Осуждающе молчит, длинноносый!
— Ездить не умеешь, — бурчит Пьер. — Не езда, а физиотерапия. Все внутренности растрясло.
Выезжаем на простор площади Согласия. Посреди площади плещется фонтан, темнеет вода неглубокого бассейна, окаймленного белым мрамором.
— Эли, стоп! — командует Анри. — Искупаемся.
— Ребята, что вы, — взмолился Эли. — Будут неприятности. С ума сошли!
К черту этого благоразумного святошу!
Спрыгиваем и, схватив «Пегаса» за крылья, останавливаем его без особого труда вместе с его трезвым шофером. Чихнув раза два, он замирает. Ничего, подождете, голубчики.
Присев на край бассейна, рассматриваю свои босые ноги в воде. С мокрой головы капают крупные капли. Усталость. Безразличие.
Небо светлеет. Блестит асфальт, зеленеет листва Елисейских полей и сада Тюильри, белеют каменные ограды, плывет туман над Сеной. Обелиск стрелой уходит в желтоватое небо. Все тихо. Только журчит вода, переливаясь через край мраморных чаш, и изредка шуршат шинами автомашины.
Анри бродит по колено в воде, как цапля. Узоры на его спине и груди потекли. Мокрые волосы свисают на лоб. Рукой он поддерживает сползающую юбочку. Пьер сидит рядом со мной и старается достать ногой камушек со дна.
— Старики, давайте смоем краску.
Залезаем в воду. Моемся. Потом сидим немного на скользком дне бассейна. Стараемся ни о чем не думать.
Эли остался за рулем «Пегаса». Он поглядывает на нас сверху вниз, поторапливает:
— Шевелитесь, старики. Ночь прошла, и рассеиваются темные чары Диониса.
Тоже мне остряк!
— Слушай, Эли, я, кажется, понял, почему ламы плевались.
— Ave, Caesar, morituri te salutant! — с пафосом читает Пьер надпись на «Пегасе». Потом поворачивается к Палате депутатов и поднимает руку, точно и впрямь приветствует Цезаря от имени идущих на смерть гладиаторов.
— Валяй, валяй, — говорит Анри тихо и зло. — Всем будет morituri. И скоро. По зову родины…
Сразу стало скучно и трезво.
Оглядываюсь на спящий Париж. Спит Париж. Тяжело, тревожно.
…А где-то там, в Испании, льется кровь.
Подтягиваю юбочку, поеживаясь от холода.
— Поехали, — резко говорит Анри.
От Эйфелевой башни я шел пешком, накинув на плечи легкий плащ.
После купания в бассейне слегка знобит. Прохладный ветерок гонит по грязному асфальту обрывки газет и поднимает пыль. Спят нарядные особняки. У края тротуаров стоят высокие круглые мусорные ящики. Над одним из них склонилась седая неопрятная старуха. Железным крючком она роется в мусоре. Рядом стоит бледная худая девочка лет восьми. Она удивленно смотрит на меня.
Немного дальше, у закрытой булочной, веселые парни сгружают с грузовика мешки с мукой. Они не обращают на меня внимания.
На скамейке бульвара, прикрывшись газетами, спит безработный бродяга.
Вот я и дома. Квартира пуста, родители и брат на даче.
Не снимая плаща, сажусь к письменному столу, у открытого окна. Книги и бумаги в сторону.
Светает. Перед окном — тихий перекресток. На противоположном углу — двухэтажный отель. Справа к нему прилегает гараж, слева над ним возвышается глухая кирпичная стена восьмиэтажного дома. Высокая темная плоскость стены — как декорация на сцене. Маленький отельчик, заросший плющом, совсем как игрушечный. Над дверью горит призывный красный фонарик. На стене гаража жирными буквами написано: «Пушки и самолеты для Испании!» Рядом мелом — ругательство.