У квакеров мы были впервые и пошли к ним, чтобы послушать писателя Эренбурга.
В маленьком зале было тесно и душно. Эренбург рассказывал о жизни советских студентов, приводил забавные случаи: как в Москву приезжают учиться юноши и девушки из малых северных народностей, еще малограмотных, и привозят с собой амулеты. А потом через год-два сдают их в музей. Я слушал и думал: Москва? Где-то далеко, в другом мире. И где-то «там», у стен Кремля, за столиками кафе сидят русские студенты в сапогах и косоворотках и студентки в платочках и спорят о мировой революции…
После собрания мы возвращались вдоль Сены. Пахло сыростью. Тускло светили фонари. Темные ящики с висячими замками стояли в ряд на каменной ограде, сберегая до утра сокровища букинистов. По ту сторону реки чернели башни и крыши старых зданий на острове Ситэ.
Что-то смутно тревожит меня. Почему нет влюбленных парочек в тени деревьев? Нет понурых clochards — бродяг и тощих собак, которые стекаются к Сене по ночам. Город точно притаился.
— Постой, что тут происходит?
Доносится мерный топот шагов. Из боковой улицы выходит колонна людей в кожаных пальто, темных беретах и с тяжелыми тростями в руках. Они идут строем, молча.
— Скорее, скорее! — торопит их хриплый голос. — К Палате депутатов!
Вдруг впереди, над крышами домов, вспыхивает зарево. Доносится приглушенный рев толпы.
— Это у площади Конкорд, — определяю я. — Давай бегом!
Огибаем спящий Лувр, бежим вдоль решеток Тюильри. На улицах опрокинуты скамейки, вырваны решетки у основания деревьев, разбиты стекла витрин. Впереди все явственней гудит толпа. Скорее гуда!
Синеватый отблеск осветил улицу — это сунули чугунную решетку в трамвайный рельс и вызвали короткое замыкание. Пылает подожженная автомашина. Вокруг мелькают черные силуэты.
— К Палате депутатов! К Палате депутатов! — кричат в темноте.
На площади Конкорд мечется толпа. Она то бросается вперед, то, отхлынув, разбегается по площади. Над толпой тяжело покачивается крыша автобуса. Вот крыша накренилась и рухнула. Звон разбитых стекол и скрежет железа потонули в многоголосом реве.
Автобус вспыхнул. Взметнувшееся пламя распалило толпу. Она бросилась вперед.
Вдали, перед мостом через Сену, стена темных полицейских пелерин.
Прижатые к каменной ограде, мы удивленно оглядываемся. Вот мимо пробежали прилично одетые молодые люди.
— Францию французам! Долой шлюху! Долой прогнивших политиканов! Да здравствует де ла Рок!
Пригнувшись, вдоль ограды крадется тень. В руке револьвер.
Впереди раздались выстрелы. Толпа отхлынула в беспорядке. Под руки ведут раненого. На опустевшей площади лежат тела.
— Продали, суки! — хрипит голос в темноте. — Была договоренность с полицией.
В общем потоке бросаемся прочь. Сделав крюк, снова выходим к Сене и перебираемся на левый берег через мост Альма. Теперь мы в безопасности.
— От них не уйти, — говорит Роберт. — Они всюду.
— Кто?
— Фашисты. Не смейся, ты их не знаешь.
Спешу домой.
Рабочий пятнадцатый квартал проснулся. На перекрестках собираются люди. Они молча смотрят по направлению к центру города, где пламенеет небо.
А однажды рабочий Париж мощным приливом затопил Латинский квартал. Вокруг Пантеона, запрудив всю площадь и улицу Суффло, стоит толпа. Над толпой колышутся трехцветные и красные знамена. Слышится сдержанный гул, доносятся возбужденные голоса. С пением колонны трогаются вниз по улице Суффло, сворачивают на улицу Сен-Жак.
Укрывшись в подъезде, мы смотрим, как вдоль стен Сорбонны течет нескончаемое людское море. Идут люди с трехцветными лентами через плечо, красными повязками и транспарантами. В тележках едут инвалиды войны, шагают рабочие. С красными значками на отворотах темных пальто идут учителя и преподаватели. Шумной колонной течет молодежь. Над толпой перекатывается нестройное пение. «Интернационал». Народ запрудил Латинский квартал. Кажется, еще немного, и под напором людского потока подастся в сторону серое здание Сорбонны.
Такого я никогда не видел. Латинский квартал целиком занят «левыми». Невероятно! А где же молодчики в беретах, которые претендуют на безраздельное господство в этих краях?
На балконах и в окнах стоят молодые люди. Они, кажется, осыпают бранью людей на улице. Но их не слышно за мощным гулом толпы.
Вот толпа расступается, и вперед выходят старики. Один в берете, седой как лунь, шагает бодро. Другой — со сморщенным, худым лицом, тяжело опирается на палку.