Тильда вошла в мою жизнь в Пуаньи. Вошла с той интимной, русской стороны, которую я старался скрыть от знакомых французских девушек, опасаясь их иронии. Тильда была подростком, когда мы подружились, я не стеснялся ее. А теперь она была в курсе всего — мечтаний, планов на будущее. Она была как всегда молчаливая, замкнутая в себе. Кажется, меня задело ее молчание. Потом пришло опьянение. Неожиданно. И закрутило нас. Будущее казалось мне простым и ясным.
И вдруг…
Теперь о Тильде. Она была сложной, необычной натурой. Но она молчала. Я не знал ее. Вся борьба с нею, все радости и отчаяния были впереди.
Почему Тильда доверилась мне тогда? Ни разу я не спросил Наташу об этом. Сам я до сих пор не могу ответить определенно. Хотя и думал над этим всю жизнь.
С детства Тильда носила тайну в себе. Тайну, которая отгораживала ее от всего мира. Она была с раннего детства одинока. Отчаянно, высокомерно одинока. Я стал ее первым другом. Я всем делился с нею во время прогулок в Пуаньи и не требовал ответа — я привык к ее вечному молчанию. Проснулась ли в ней тоска по дружественному участию, потребность выйти наконец из своего одиночества? Она ведь знала, что я не предам ее.
Нет. Уверен, что это не могло заставить Тильду открыть чужую тайну.
Потом Тильда полюбила меня. Много раньше, чем я стал замечать ее. Она ревновала меня к Латинскому кварталу, студенткам, с которыми я встречался. Она отчаянно ждала ответной нежности, нуждалась в опоре в жизни. Но и это не могло заставить Тильду заговорить.
Еще позже мы вместе окунулись в бурные, захватывающие события. Митинги, война в Испании, Народный фронт. Тильда знала, что я искренен. Конечно, ей хотелось, чтоб я знал, что она мечтает о подвигах, чтоб я восхищался ею. Но и этого было недостаточно, чтобы она открылась.
Наконец Тильда стала моей. Что произошло тогда с одинокой, молчаливой девочкой, с детства привыкшей скрывать свои чувства и мечты?
Она сказала только: «Я — Наташа». Ничего больше. И никогда не повторила эти слова. Замкнулась в себе.
Что означали эти слова? Сближение или вызов? Или призыв, на который я не умел ответить?
Угадала ли она клетку-западню? Испугалась ли она тогда — на всю жизнь — власти, которую мог приобрести над нею любимый? И, в отчаянии спасая себя, замкнулась в своей дикой гордости?
Как трудно стало после сказанных ею слов.
AMOURS SANS LENDEMAINS — ЛЮБОВЬ БЕЗ БУДУЩЕГО
Подняв воротник пальто и отвернувшись от дождя, стою на бульваре у круглой будки для афиш и жду Тильду. Порывистый ветер бросает мокрые платановые листья в лицо женщины на афише. Прижимая к груди ребенка, женщина смотрит вверх на падающие бомбы. По плакату стекают крупные капли дождя. Точно слезы. Написано: «Испанские дети голодны, дайте им молока».
Недобрые вести идут из Испании. Берега блокированы итало-немецким флотом, в помощи отказано. Официальная Франция умывает руки.
Думаю о родителях Тильды. Вспоминаю о мелочах, на которые я раньше не обращал внимания. Как-то летом, когда мы ехали на юг, Августа Карловна вышла из машины и долго смотрела вдаль, где небо сливалось с бескрайним полем. У нее было такое странное лицо, молодое и жесткое. И прищуренные глаза, властные и нетерпеливые. О чем вспоминала она, вглядываясь в просторы полей? И как она взорвалась, когда отец похвалил Муссолини, сумевшего «навести порядок в своей стране»! А Франц Францевич? Всегда сдержанный, непроницаемый, как странно он улыбнулся, когда наш дальний родственник — Пантелей Кручинин — рассказывал при нем о бегстве белой армии из Крыма в конце гражданской войны.
Франц Францевич давал мне иногда книги о зверствах гитлеровцев в немецких концлагерях. Но почему он сердится, когда узнает, что Тильда ходит со мной на антифашистские митинги? И потом, он говорит, что занимается оптовой торговлей сухофруктами и ничем другим не интересуется, а сам знает во всех подробностях обстановку на гвадалахарском фронте.