Мы сидели молча, не шевелились. Мне хотелось обнять Тильду, но я знал, что, если я попытаюсь это сделать, она напряжется, станет чужой. Тильда смотрела на воду и молчала. О чем она думала?
Дул холодный ветер. Вода гулко шлепала о камень.
Я чувствовал себя одиноким. Два слова, сказанные Тильдой, отрезали меня от друзей, брата, родителей. Но и между нами легла невидимая преграда. Тильда была рядом — протяни только руку, — но я знал, что внутренне она настороже, обороняется от меня. Я чувствовал, что ей тяжело, что она мучается. И упрямо молчит. И я не знал, что сделать, чтобы вернулась прежняя Тильда.
Постепенно я запустил занятия, перестал работать на кафедре биохимии, реже встречался со своими друзьями в кафе Латинского квартала. И они стали раздражать меня.
Дома начались скандалы. Я не мог слушать самодовольные рассуждения отца, который не одобрял митинги и демонстрации.
— Да раздавят скоро твою Испанию. Гитлер и Муссолини наведут там порядок. Народ? А что народ? Чем он их выгонит? Серенадами, что ли? А оружия Франция не даст. И воевать из-за Испании не будет. А если сунется, Гитлер Францию разобьет. В два счета. Политиканы болтают, народ митингует.
Анархия!
Для отца хуже анархии ничего быть не могло.
— Ну, если Гитлер разобьет Францию, то и твою Россию тоже.
— Что?! — взорвался отец. — Пусть сунется!
Особой логикой отец не отличался.
— И прекрати митингование! Учиться надо, а не анархию разводить. И нечего с Тильдой шататься.
Отец был в ссоре с Берзинями, и они у нас не бывали.
Не знаю, когда у меня родилась мысль поговорить с Францем Францевичем. Больше было не с кем.
Я не очень сознавал причины, толкнувшие меня на этот шаг.
Сейчас, при зрелом размышлении, я думаю, что их было две.
Во-первых, я ощущал искреннее расположение ко мне Франца Францевича, который не подозревал, что наша дружба с Тильдой зашла так далеко. Мне было тяжело его обманывать. А после слов, сказанных Тильдой, стало еще тяжелее.
Во-вторых, и это, вероятно, было основной причиной, я боялся потерять Тильду и надеялся, что, поговорив с Францем Францевичем, сниму ту невидимую преграду, которая возникла между Тильдой и мной.
Глупая самонадеянность молодости!
Франц Францевич сидел в своем кабинете и устало смотрел в окно. Впервые я его видел таким подавленным. На столе перед ним лежали свежие газеты.
Франц Францевич не сразу заметил меня и не сразу понял, о чем я говорю.
— Я люблю Тильду, — повторил я негромко.
Франц Францевич потер виски и как-то странно посмотрел на меня.
— А она?
— Она тоже.
— Вы говорили с родителями?
— Нет. Отец будет против.
Франц Францевич долго молчал, думал.
— О чем вы говорили с ней?
— Мы будем жить вместе.
— Еще о чем?
Я промолчал.
Франц Францевич встал, прошелся по комнате и снова тяжело сел за стол. Он как-то невесело улыбнулся.
— Мы уезжаем. Тильду вы больше не увидите.
— Увижу. Мы будем вместе.
— Тод, у вашей любви нет будущего. Откажитесь от нее.
— Я люблю Тильду.
Франц Францевич долго молчал. Потом посмотрел на меня дружелюбно, почти с симпатией.
— Вы можете видеться с Тильдой. Но только с моего ведома.
Я шел домой по бульвару, перебирая в кармане пальто горячие каштаны. Дождь кончился. В лужах отражались крыши и голубое небо. Я чувствовал, что после разговора с Францем Францевичем что-то произойдет, видимо, серьезное. К лучшему? Или худшему?
Ждать пришлось недолго. Когда мы встретились, обычно молчаливая Тильда говорила возбужденно, черные глаза сверкали.
— А я? Ты обо мне подумал, когда пошел к моему отцу? Ты со мной посоветовался? Предупредил меня?
Я молчал.
— Значит, я ничто? А меня ты спросил, хочу ли я оставаться с тобой? Хочу ли я твоей жизни?
— Тильда…
— Что Тильда?
Я был подавлен, не знал, что сказать. Я чувствовал себя виноватым и не понимал в чем.
— Я люблю тебя.
Лицо Тильды дрогнуло, она отвернулась.
— Ты уедешь?
Тильда не ответила.
Наши встречи стали совсем редкими. На митинги мы не ходили, Франц Францевич запретил. Мы просто бродили по улицам, молчали. В этих встречах больше не было радостного возбуждения, ожидания счастья, как раньше, их заполняла тихая нежность и горестное предчувствие неминуемой разлуки.
Во время одной из прогулок вдоль Сены дул холодный ветер, шел дождь. Тильда простудилась. Она болела тяжело и долго. Если вечером она была одна и Жанно спал, она звонила мне по телефону, нарушая запрет Франца Францевича, и я приезжал к ней тайком.