Я смотрел на парня и думал: стоит ли отвечать? Сейчас думаю, что стоит. Не словами. Ответ должен быть в том, что я расскажу.
ЗАБЫЛИ ПРИСЕСТЬ НА ДОРОГУ
Третий месяц идет война. Странная война!
Первые дни мобилизации прошли в патриотическом угаре. Было произнесено немало горячих речей. А потом — ничего. Ровным счетом — ничего. Ни боевых действий, ни налетов.
«Drôle de guerre!» — «Ну и война!» — пожимают плечами парижане, тщетно отыскивая в газетах хоть малейшее сообщение о военных операциях. А что писать, если на границе тишь, гладь да божья благодать? Газеты ругают коммунистов и полны сообщений о преследованиях против них. «Юманите» закрыта, компартия запрещена. Прошло немного времени, и высокопарные речи приелись, нелепые слухи надоели, к затемнению парижане привыкли.
«Ну и война!» — недоумевают они, спокойно занимаясь своими делами.
Отец созвал семейный совет.
— Вы уже взрослые. Мы с матерью стареем, а вы мужаете. Нам время тлеть, а вам цвести, — с чувством говорит отец. Он любит трогательные слова в торжественные минуты. — Пора распределить ношу на все плечи. Пора вместе решать, вместе и ответ держать.
«Давно сам все решил, — думаю с досадой. — И зачем он эту церемонию разводит?»
— Столкнуть немцев с русскими Чемберлену не удастся. Не на дураков напал, — рассуждает отец. — А линия Мажино французиков не спасет. У французов и сейчас тру-ла-ла в голове. Разобьют их немцы в два счета. А придут немцы, будет голод. Надо перебираться из Парижа. Куда?..
Начинается обсуждение, в котором Алька принимает горячее участие. Я молчу.
— Ну а ты что думаешь? Сидишь как сыч, глазами хлопаешь.
Пожимаю плечами. Мне, мол, все равно. Мне действительно было все равно. Такое безразличие к судьбе семьи в тревожное время глубоко обидело отца.
— Может быть, ты и ехать с нами не хочешь? Или это тебе тоже все равно?
Обсуждение продолжается. Наконец все решают переехать в Соединенные Штаты Америки.
— Куда нас судьба ни забросит, — торжественно заключает отец, — мы, Сопруновы, всегда пробьемся. Мы выйдем в люди!
Отец обнимается с растроганными Алькой и мамой. Я незаметно вышел из комнаты. Так и остался неясным вопрос со мной.
— Просто наплевательское отношение к семье, — сказал отец. — Нет, на него рассчитывать нельзя. Он будет только обузой.
Так неожиданно выяснился мой отрыв от семьи. Произошел он много раньше, но мы старались этого не замечать, пока было возможно. Сейчас я лучше понимаю отца и готов согласиться, что по отношению к семье я тогда действительно был эгоистом. Я жил в своем мире и мучительно искал свой дальнейший путь.
В те дни меня вызвал профессор Омбредан и предложил остаться на время войны в его клинике. Работать хирургом. Я отказался. Мне не хотелось окапываться в теплом местечке, когда товарищи отправлялись на фронт.
Но время шло, и надо было на что-то решаться.
Я отправился в советское посольство и подал заявление о восстановлении в советском гражданстве. Сделал я это не из идейных побуждений — они были тогда уж очень расплывчаты и шатки — и не потому, что меня неудержимо тянуло на Родину, — что я знал о Родине? — а просто потому, что мне все надоело и опротивело. Хотелось уйти от семьи, от среды, в которой я жил, от себя самого. И где-то теплилась надежда найти Тильду. Принял меня коренастый человек с усталым лицом. Он пристально рассматривал меня, пока я рассказывал, кто я, где учусь, кем работаю, зачем пришел.
— Значит, живете на иждивении родителей и никогда не зарабатывали себе на хлеб, — заключил коренастый человек. — Живете на готовеньком?
Я растерянно кивнул.
— А зачем вам в Советский Союз?
В вопросе прозвучала настороженность.
— Ну так. Жить, работать…
— Да вы не умеете работать!
Разговор шел совсем не так, как я думал.
— Оставьте заявление, — сухо сказал коренастый человек и дал понять, что разговор окончен.
Что же мне все-таки делать дальше? Неопределенность разрешилась сама собой. Меня вызвали в латвийское посольство.
— Покажите паспорт, — сказал глухой голос, и в окошечко просунулась рука с золотым перстнем.
Я подал паспорт. Ждать пришлось долго. Наконец мне сунули вместо паспорта бумагу с печатями:
— Удостоверение для следования в Латвию для отбывания воинской повинности. Действительно в течение месяца.