Спешим к окраинам. В деревянных домиках и флигелечках царит оживление.
У лавочки галдеж. Спорят, машут руками. В сторонке сидят старики и в сотый раз перечитывают газету.
— Долой Ульманиса!
Они уставились на нас удивленно и испуганно.
Но вот со стороны моста через Даугаву доносится топот кованых сапог. Чеканя шаг, на главную улицу вступает колонна. Впереди Калван, за ним сержанты и старшины полка. В ладно пригнанных мундирах и начищенных сапогах шагают солдаты спецроты[15].
«И Курляндия, и Лифляндия, и Латгалия наши!» — гремит песнь. Спецрота печатает шаг.
Спадает оживление на окраинах города. Расходится толпа, захлопываются двери. На лесопилке завизжала пила.
А центр городка ожил. На порог вышли почтенные горожане, распахнулись ставни, и в окнах заулыбались лица.
— Раз, два! Левой! — В голосе Калвана звенит вызывающая нотка.
К спецроте пристраиваются гимназисты и подтягивают тонкими голосами:
Злой, раздосадованный, возвращаюсь в роту. Старик плетется за мной. На городок точно вылили ушат холодной воды.
А в роте все то же: солдаты не спеша обсуждают события. Бросаюсь на койку и отворачиваюсь к стене.
В Екабпилс пришли части Красной Армии. Но они остановились в лесу и в городке не показываются. Спецрота патрулирует по улицам. Население молчит. Айзсарги выжидают.
И тут выступил по радио его превосходительство лавочник-президент Ульманис:
— Я остаюсь на своем посту, вы все — на своих! Ничто не изменилось.
Это была такая безмерная глупость, что все поняли: настало время перемен.
Екабпилс проснулся.
Началось с того, что в воскресенье утром в город прибыли подводы с ближайших хуторов. Вскоре всю площадь заполнила толпа крестьян и батраков. К ним присоединились железнодорожники, жители окраин. Из Крустпилса пришли рабочие сахарного завода. Толпа гудела, сперва сдержанно, потом все более напряженно. Наконец как по команде она двинулась к центру. Вперед побежали мальчишки.
Спецрота пыталась остановить толпу, но безуспешно. Толпа пропустила сквозь себя колонну унтеров и снова сомкнулась. Звучала революционная песнь. Поднялись и заколыхались самодельные красные флаги.
А нас заперли в казарме. Столпившись у окон второго этажа, мы прислушиваемся к гулу толпы.
— Что за бардак?
Похлопывая перчаткой по ляжке, в дверях стоит лейтенант Милгравис.
— Продолжать занятия!
Латыши не терпят пафоса и показухи и не принимают решение сгоряча — они будут сидеть, думать, к чему-то прислушиваться. Они должны внутренне созреть, прежде чем решиться.
«Ar prātu un pipešanu» — «Поразмыслив и покурив», — говорят латыши.
Но, приняв решение, латыши от него не отступают. Если у вас друг латыш, можете не беспокоиться: без веских, тщательно проверенных причин он не откажется от дружбы. Если у вас враг латыш, тоже можете не сомневаться: он будет верным врагом. До конца жизни.
Тогда, в Екабпилсе, наша первая рота приняла решение не сразу. Солдаты переговаривались, курили у открытых окон, прислушивались к шуму толпы. Наконец Крумин подошел ко мне и сказал:
— Валяй, Студент. Надо созвать солдат со всего полка. Поговорить.
От «солдатского комитета полка» — надо же было как-то подписать обращение — мы обратились к другим ротам, написали и расклеили в городе листовки, в которых призывали солдат собраться на митинг на спортивной площадке возле средней школы.
Вечером накануне митинга Крумин сказал, что офицеры собрались у командира полка и надо узнать, что они замышляют.
Под прикрытием кустов пробираемся к открытым окнам флигеля. Гудит голос полковника Зенина:
— Избегать инцидентов! Любое столкновение будет использовано против нас. Сохранить наших — вот задача! Что происходит сейчас, ничего не значит. Сейчас они тихонями прикинулись, но скоро выпустят когти, начнут отбирать землю, глумиться над нашей верой и обычаями. Вот тогда народ поднимется. Тогда наш час пробьет. Нам помогут с Запада. А пока — сохранить наших людей. Не давать повода.
Молчание. Потом Зенин добавляет тоном ниже:
— Все еще впереди!
Звучит голос Милгрависа. Бас полковника обрывает его:
— Не разрешаю! Поймите: надо выждать.
Осторожно выбираемся из сада. Началось…
На следующее утро листовки сорваны, и нам передают угрозы спецроты. На спортплощадке у школы собралось меньше солдат, чем мы ожидали. Они молча толпятся перед деревянным помостом, который служит трибуной.
15
В спецроте проходили обучение будущие унтер-офицеры армии буржуазной Латвии. Спецрота позже других приняла перемены, происшедшие в 1940 году.