— Зачем, товарищ политрук? — заметил я резонно, переводя дыхание. — Я к этому не способен.
— Станьте смирно! Обращаться как положено! Два наряда на кухню вне очереди!
— Что, комитетчик, выкусил? — съязвил Рекстин за моей спиной.
После полевых занятий политрук пошел с нами на обед, потом в кино, пропел с нами «Интернационал» на вечерней поверке и только тогда ушел, когда потушили свет в казарме.
Я начистил чан картошки, достал книгу и устроился поудобней.
На кухню заглянул политрук.
— Зайдите вечером ко мне.
— Товарищ старший политрук, боец Сопрунов по вашему приказанию явился!
Политрук отложил баян, повернулся ко мне:
— Садись. Я тебе вот что хотел сказать. В полку есть библиотека. Там журналы, газеты. Бери читай. И другим скажи, чтоб читали. В свободное время.
Политрук хлопает меня по плечу и цитирует Горького:
— «Лучшим во мне я обязан книгам».
Задетый тыканьем и похлопыванием, щелкаю каблуками.
— Так точно, товарищ старший политрук. Разрешите идти?
«Дан приказ ему на запад…» — донеслось из-за прикрытой двери.
«Чудной, — усмехнулся я. — Видно, самому стало неловко, что сдуру накричал на меня».
Но через день политрук накричал еще пуще, когда я не вычистил винтовку.
А по вечерам, перед отбоем, только разговоров что о нем.
— Папироску предложил, — усмехнулся Старик. — Так просто. Сел рядом и предложил. И о доме спросил.
— Ты бы побольше сцапал. Для всех.
— Да я не взял. Офицер…
— Нашел офицера! — бросил Аболс. — Мужик мужиком! Вот Милгравис…
— Что, Милгравис?
Кто-то передразнил бывшего ротного, процедив в нос пару невнятных распоряжений.
Все помолчали. Вспомнилась старая крепость на Даугаве.
— А гоняет он нас пуще Калвана.
— Зато сам все делает с нами.
— И все-таки шальной. На учениях придирается, кричит, а потом с разговорами подсаживается. Это только наш такой?
— Говорят, другие тоже… Не поймешь их. Однажды в роту пришел политрук. С гармошкой. Желая расшевелить наших флегматичных ребят, он заиграл плясовую и пустился вприсядку. Солдаты остолбенели, никто не улыбнулся. Политрук резко оборвал мелодию и отвернулся к окну. Через минуту он сказал спокойно:
— Ничего, научитесь. Еще свой ансамбль организуем.
После ухода политрука Старик выразил общее мнение: «Шальной, а так — ничего».
Два раза в неделю у нас политзанятия.
Мы сидим на табуретках, политрук, фамилия его Черемисин, стоит у столика с разложенными газетами. Широко жестикулируя и тыча пальцем в заголовки, политрук говорит о «текущих событиях». В это понятие входит все: выполнение планов, вести с колхозных полей, промышленное производство, открытие новых яслей, назначение наркома обороны, падение цен на нью-йоркской бирже, военные действия в Европе и производство яиц на подмосковных птицефабриках. Политрука не тревожит, что многие плохо понимают по-русски. «Со временем поймут, — заявил он. — Как же без русского языка?» Черемисин говорит громко, с подъемом. Выпрямляясь во весь маленький рост, он говорит, точно саблей рубит, точно врывается в гущу политических событий и расшвыривает их направо и налево. В его сочном изложении события более интересны и достоверны, чем в газетах.
— Товарищ политрук, разрешите спросить? А как же пакт с фашистами? Это что? Тактический маневр в ответ на Мюнхен?
— Пакт отвечает интересам государства.
— Но можно ли жертвовать принципами?
Черемисин заговорил о великом единстве партии и народа.
— Да, но пакт с Гитлером?
Политрук трубит в платок. Потом, решившись:
— Фашизм — наш враг. Был и будет!
— Из-за пакта много французских коммунистов ушло из компартии. Писателей, профессоров.
— Маловеры и попутчики! — Интеллигентики всякие. Пролетариат с нами.
— Но…
— Все!..
Вскоре выпал снег и появились новые заботы: нас заставили сдавать нормы бега на лыжах.
— Товарищ политрук, разрешите обратиться?
Черемисин сидит на корточках и, положив листок бумаги на колено, отмечает галочкой фамилии бойцов, выходящих на старт. Неловко торчит огрызок карандаша в широкой грубоватой руке с несмываемым темным налетом. В свободное время политрук выпиливает всякие вещицы из металла.
— Что вам?
Объясняю, что по ровному никогда на лыжах не ходил. Вот с гор — пожалуйста…