Весной сорок второго года русских стали посылать на «аусенкомандо» к «бауэрам», то есть на полевые работы к крестьянам. Это было жизненно важно, потому что, возвращаясь из аусенкомандо, пленные приносили картофель.
В ревире появились мастеровые: портные, сапожники и даже инженер. Это был пожилой человек; он соорудил печурку и по ночам варил картофель и брюкву, которые приносили с собой пленные из аусенкомандо. Из десяти сваренных картофелин он брал одну себе.
Каким-то путем в ревир стали поступать обувь и одежда из французского лагеря. В починку. И отправляться обратно. Переносом вещей из лагеря в лагерь занимались старички солдаты, сменившие молодых, отправленных на фронт. Они были рады сделать это за пару сигарет. Жизнь в лагере постепенно менялась, и по утрам уже не громоздились у барака врачей горы умерших с голоду. А в дальнем бараке ревира собирались люди, о которых ни я, ни кто другой из врачей ничего не спрашивал. Вообще надо сказать, что пережившие зиму сорок первого года никого ни о чем не спрашивали. Санитаром в том бараке был старик с белой бородой, по прозвищу Борода или Капитан.
После войны мы успели побывать у него дома, в Сумах. Его фамилия Мессарош. Член партии с дореволюционным стажем, он руководил первой партийной ячейкой в Гаммерштейне. В 1942 году.
Черемисин прекратил политинформации, рассказы и песни. Со второй половины сорок второго года их заменили сводки Совинформбюро. Со всеми подробностями. Вероятно, знали о них не все. Передавались они по какой-то никем не созданной, никем не законспирированной цепочке. Собственно говоря, и самой цепочки не было. Были бывшие доходяги, которые, не сговариваясь, делали общее дело.
Рассказ был бы интересней, если бы я мог придумать подпольную сеть в Гаммерштейне, с явками, конспирацией и т. д. Поймите, не могу — этого не было. Меня не покидает ощущение, что умершие следят из-за моего плеча за тем, что я пишу.
Постараемся добраться до сути и понять, как все происходило. На конкретных примерах.
Вот Петя, например. Он прибыл с гражданским транспортом — так называли партии людей, пригоняемых в Гаммерштейн с востока или отправляемых из лагеря дальше на запад, обычно в Норвегию. В гражданском транспорте оказалась группа детей от восьми до двенадцати лет. Без родителей, запуганные и голодные. Их мыли в бане французского лагеря.
Один из мальчишек долго смотрел на старую красноармейскую гимнастерку, бывшую на мне, потом спросил:
— Дядя… как попасть на военный завод?
— Зачем?
— Сожгу его. Или машины испорчу.
Я оглянулся на немецкого конвоира. Мальчик испугался:
— Дядя… вы наш?
Глажу остриженную головку:
— Не бойся.
Курт разрешил оставить мальчика в нашем ревире уборщиком и рассыльным.
Человек в штатском, вероятно, никогда не узнал, что именно Петя был виновником провалов многих планов гестапо в русском лагере.
Свой детский путь на Голгофу Петя прошел добровольно и честно. До конца. В двенадцать лет он уже дорос до принятия решений и еще не научился сомневаться в них.
Или Михайлов. Этот немолодой человек, бывший учитель, прибыл с военным транспортом. При заполнении карточки в картае, он спокойно заявил, что он коммунист, политработник Красной Армии. К счастью, в тот день карточки заполнял переводчик Сергей.
Ко мне примчался Петя.
— В картае больной. С тифом.
— Кто сказал?
— Сергей.
Это серьезно. В картай отправляется военврач Геннадий Мякинин. С термометром, неизменно показывающим 40°.
Удивленного Михайлова поволокли прямо в инфекционный барак. Минуя гестапо, абвер и полицаев. Сергей сам заполнил карточку. Начальник картая Эрих приказал вымыть помещение карболкой и проветрить. Михайлов выздоровел, поумнел, освоился и был передан своим на кухню. В капеллу.
Проезжая через Красногорск, что под Москвой, зайдите к пенсионеру, бывшему директору школы, Михаилу Ивановичу Соломонову (Михайлову). Он из тех принципиальных коммунистов, немного старомодных, с которыми стоит поговорить о прошлом.
Бывало, из картая, так же под руки, минуя абвер в гестапо, уводили «тифозного больного» другого сорта. Сергей молча показывал Геннадию справку о сотрудничестве с фашистами, которую ему вручил «заболевший», и сжигал ее. Такие больные не выздоравливали.
Все это шло как-то само собой, буднично. Без лишних слов.
Кухня, ревир, картай — это уже была сила, способная противостоять полицаям и в какой-то степени абверу и гестапо на территории лагеря. Вскоре были взяты под контроль связи с французским лагерем и с аусенкомандами: «айзенбанкомандо», «шнайдемюлькомандо», «бауэркомандами» и др.