Когда советский офицер, записывавший мои показания в Путциге, услышал, что я студент из Латинского квартала, служил в Красной Армии, и узнал, что родители мои живут в Нью-Йорке, он прервал запись и уставился на меня. Мишку Флейту и других ребят зачислили в армию, а меня отправили в Москву.
Дни проходили за днями. Запертые в полутьме вагона, мы понемногу разговорились. О войне — ни слова. Пожилой солдат рассказывал о своем колхозе, где работал плотником, о семье. Молодой пограничник — об учебе в маленьком городе, о своих друзьях.
Постепенно я тоже освоился, стал делиться пережитым. Вначале мне не верили. «Ишь заливает», — усмехнулся молодой пограничник.
Но поездка была длинной. Вагон часами, а то и днями стоял на запасных путях. Понемногу между нами появилось что-то вроде доверия, почти сочувствия. Мои попутчики слушали, переспрашивали, уточняли подробности. Иногда смеялись или негодовали.
Потом мы обжились в вагоне. Открыв настежь двери, мы сидели рядком на полу и, свесив ноги к мелькавшим внизу шпалам, переговаривались. Смотрели на медленно проплывавшие мимо нас разрушенные станции и города, на сожженные деревни.
Израненная страна. Огромная, с темными лесами и бескрайними полями.
У обгоревших остатков домов стояли женщины и дети. Одетые кое-как, молчаливые. Они провожали поезд долгим, серьезным взглядом.
Сердце сжималось при виде опустевшей земли. Она только-только оживала после бури.
К Минску мы подъезжали под вечер. Товарный вагон бросало на разбитых путях. Как обычно, мы сидели в проеме открытой двери и рассуждали о жизни. В Минске мы долго стояли на запасных путях. Среди застрявших составов. И тут пришла весть о Победе. Крик, шум, стрельба в воздух, пение. Мы обнялись, расцеловались.
— Раз уж такой случай… — сказал пожилой солдат и сбегал куда-то. Вернулся с бутылкой.
Вскоре мы были пьяны. Я меньше других.
— Слушай, — сказал мне молодой. — Тут твои документы, там — оружие. Смотри, чтоб не пропали. А я еще немного… Победа, понимаешь?
Утром я пошел оформлять на станцию.
— Где документы? — спросил усталый дежурный.
Я порылся в планшете, нашел документы.
— Кого везете?
— Меня.
Дежурный не очень удивился. Только добавил:
— Распишись. — И занялся своими делами.
Товарный вагон раскачивается, мерно постукивают колеса. Я сижу в открытой двери, оберегая сон молодого пограничника и старого солдата. Они прошли с боями пол-Европы. Чтобы спасти человечество. Спите спокойно.
Передо мной огромная израненная страна. Моя страна.
Москва…
Мы встречались каждый день. Он сидел за столиком, разложив перед собой листы бумаги. Я рассказывал, он записывал, не упуская самой малой подробности. Он был немолодой, с седыми висками. Писал молча, изредка поднимал на меня внимательный взгляд.
Когда наконец мой рассказ был окончен и дописана последняя страница, он сказал:
— Распишись, — и придвинул мне кипу исписанных листов. — Вы свободны, — добавил он, собирая листки. — Вот адрес американской миссии в Москве. Можете отправляться к родителям.
Я отрицательно покачал головой. Он с удивлением посмотрел на меня.
— Я останусь здесь, — объяснил я ему. — У меня советское гражданство. С сорокового года.
Весь день я бродил по улицам, потерянный и ошеломленный. На пятьдесят рублей съел пять порций мороженого и, когда стемнело, прилег на скамейку на Цветном бульваре. Накрапывал дождик, я укрылся шинелью.
Слегка светились низкие облака, затихал усыпляющий говор Москвы. Наконец-то я вернулся домой. Меня переполняло чувство тихой радости и сопричастия ко всему живому вокруг меня. Точно огромная рука осторожно прикрыла меня, и далекий голос сказал:
— Ничего. Он свой…
Это чувство осталось на всю жизнь.
Я отправился по адресу, который я помнил с сорок первого года, но Тильду — Наташу не нашел. Она там больше не жила, и никто не мог ничего сообщить про нее. И Мосгорсправка не помогла.
Весь день я бродил по улицам, с упрямой надеждой встретить ее.
Нить Ариадны вновь оборвалась. У самой цели.
На следующий день я отыскал Наркомат здравоохранения и прямо отправился на прием к наркому здравоохранения СССР товарищу Митереву. Он с удивлением выслушал меня. Направил в 1-й медицинский институт, что на Большой Пироговской. У меня не было документов, но по записке, данной министром, меня зачислили на последний курс лечебного факультета.
Не буду утомлять рассказом о первых днях в Москве. Много забавных историй случилось со мной, прежде чем я хоть немного приспособился к жизни в Москве.