Странное открытие! Я вернулся назад и попытался читать и другие картины. Они читались.
Это был первый шаг к пониманию русского и, может быть, советского.
Стоп. Хватит об этом. С тех пор прошли десятилетия, и нечего воскрешать в памяти переживания и суждения в общем поверхностного молодого человека, раненного, замкнувшегося в своем микрокосме. Все это мелочно.
Лучше постараемся уточнить основные особенности советских людей. Так, как они мне представляются сейчас, после сорокалетнего пребывания на Родине.
Человеку, выросшему на Западе, в общем нетрудно привыкнуть к жизни в нашей стране. Значительно труднее для него понять внутренний мир советских людей и породниться с ними.
Постараюсь объяснить.
Как мне кажется, основное, фундаментальное отличие советских людей в том, что этическое начало определяет их духовный мир и накладывает отпечаток на всю их жизнь. Полуосознанный критерий — «хорошо или плохо» — является для них мерилом всего.
Даже отношений между мужчиной и женщиной, даже ценности искусства, даже такого естественного явления, как смех.
Именно смех соотечественников послужил для меня толчком к анализу их психологии. В первое время в кино и театре смех публики заставал меня врасплох. Потом я понял, что смех советского зрителя в основном этический, как у детей, и выражает не столько наслаждение остроумием, сколько моральное облегчение: злодей наказан, справедливость торжествует. Даже самое тонкое остроумие не вызывает смеха, если направлено против того, что дорого зрителю и рассматривается им как «хорошо».
То же в отношениях к женщине. Высказать женщине неожиданно проснувшееся к ней влечение, предоставив ей право решения, вовсе не достоинство воспитанного, искреннего мужчины, а скорее предосудительный поступок. Немедленно прикройте свое влечение этическим покрывалом: пусть или вырастает в любовь, или задыхается.
Этика и любовь шагают под руку в нашей стране, и часто этика ведет любовь за руку. Увлечение — предосудительно, влюбленность — ненадежна, любовь, облеченная в этический наряд, — фундамент жизни.
То же в искусстве. Только пройдя через этический фильтр, что часто происходит неосознанно, эстетический порыв приобретает свою настоящую ценность. Любое творение искусства в нашей стране всегда должно ответить на вопрос: кому и для чего оно нужно? Как будто творят не из внутренней потребности, а для того, чтобы удовлетворить потребности других!
Пожалуйста, будьте добры, не думайте, что я иронизирую. Не прикидывайте в уме «хорошо» или «плохо» то, что я пишу. Я не оцениваю, я просто выявляю различия, мысленно переходя с точки зрения того, кем я был, к точке зрения того, кем я стал. Конечно, я немного утрирую, но только для того, чтобы подчеркнуть различия.
Подсознательная этическая шкала, по которой советские люди все оценивают, имеет две важные особенности, малопонятные для западного человека: с небольшими изменениями она воспринята всеми народами, народностями, подавляющим большинством семей и просто отдельных людей в нашей стране. Настолько освоена, что стала незаметной, как что-то само собой разумеющееся, вроде ушей или носа у человека. Лучшее доказательство вездесущности общей этической шкалы в нашей стране — демонстративное выпячивание шкалы теми немногими, у которых ее нет. Они не хотят отличаться от всех других. Вторая особенность этической шкалы наших людей в том, что она выходит за пределы личности и ее индивидуальных моральных ценностей.
Чтобы быть понятым, разрешите несколько слов об удивительном человеке, восьмидесятилетнем миссионере из Голландии, с которым я встретился в Ндоле, в глубине Африки. Подчинив свою жизнь личной этической шкале, он прожил шестьдесят лет среди местных жителей, стараясь передать им свое понимание добра и зла. Он честно завершал свой жизненный путь, казался счастливым, но, прощаясь со мной, сказал полные трагизма слова: «Я отдал бы остаток моей жизни за то, чтобы на один день стать чернокожим. Понять их, слиться с ними…» Его уважали, даже любили, но он был честным человеком и признал в конце жизни, что совершил свой подвиг ради самого себя. Он не смог слиться с теми, ради которых, как он думал, пожертвовал собой. Его этическая шкала не выходила за пределы его личности.
Так вот, для советских людей точка отсчета моральных координат не «я», а «мы». И это «мы» не ограничено национальными или другими рамками. Оно распространяется на все человечество.