— О-о! — Самурай радостно стонет. — Легки на помине!
— Мне нельзя! — смеется Степанов. — Субординация нарушается, ежели с подчиненными пьешь.
— Точно! — подтверждаю я. — Нельзя ему… А мне можно. Дай-ка, Леша, я из твоего стаканчика отхлебну.
Выпил я из Лешкиного стакана глотка два и водичкой запил. Голубая водичка в ручье — зубы ноют. Степанов наблюдал за мной с интересом.
— Больше не могу, — пожалел я. — В гости иду.
— А вы, Константин Сергеич? — дядя Саша кудахчет. — Тоже идете?
— Нет, — повторяет Костя. — Мне нельзя.
— Осподи! — сокрушается дядя Саша. — Да так-то ить и помереть недолго. От сухости-то, бают, силикоз раз в пять скорея заводится…
Озадачил он Степанова.
— Разве? — тот говорит. — Тогда давай, пожалуй…
Он стакан у дяди Саши принял и глотнул только раз, а в стакане и на палец не осталось. Костя с презрением на остатки посмотрел, допил и стакан в ручье выполоскал.
— Полегче вроде стало, — сказал задумчиво. — Может, теперь пронесет, дядя Саша, с силикозом-то?
— Обязательно! Обязательно! — дядя Саша заверяет. — Первейшее средство. Пенициллин!
Дипломаты — сказать нечего!
— Подсох лес-то? — неожиданно спросил Костя.
— Подсыхает вроде, — дядя Саша прищурился хитренько. — Дак опять же — лебедки нету…
Посмеялись дружно.
— Где ты этого динозавра Копыркина откопал? — спросил я, когда мы ребят оставили и двинулись через ручей. — А, Костя?
— Для сотворения мира, Коля, — ответил он торжественно, — нужны люди самые разные. Ты тоже ведь не сразу в шахте родился?
Баптист, ей-богу! И голос подходящий.
— Правильно, не сразу… Но и в техруки я к тебе не нанимаюсь…
— Тоже верно, Коля, — соглашается он. — Все правильно!
Чистый баптист!
Три часа дня было. И тепло очень. Веселое время — весна. У общежития мы задержались немного.
— В семь жду! — сказал Степанов.
— Куда пойдем-то?
— Узнаешь! — пообещал он.
Я пришел в свою комнатешку и сбросил у порога сапоги. Гнусное дело — резиновые сапоги. Ноги всегда влажные. Верный ревматизм через десять лет. И остальное барахло я с себя стянул, в сушилку унес. Есть у нас такая комната, где хранится рабочая одежда.
— Ты чего голяком ходишь? — строго спросила тетя Лиза, хотя я в трусах был.
Главный человек у нас в общежитии тетя Лиза, она всем родня, и ей все родня.
— Тетя Лиза, — я ей ответил, — ты рубаху мне выстирала?
— Когда уж я отмаюсь, — ворчит и ковбойку мне бросает. — Поешь, может?
Она нажарила картошки. Но после смены никогда есть не хочется. Я ей сказал, что позже в столовую схожу.
— Слышь-ка, — она из кухни кричит, — Гришка в город поехал, я ему денег на пятьдесят рубах дала! Привезет, как думаешь?
— Все может быть, тетя Лиза, — успокаиваю ее.
Все ребята из общежития отдают ей лишние деньги. В сберкассу ведь ходить надо, а тут — своя сберкасса, на кухне: на перерыв не закроется, и деньги всегда есть. Правда, и неудобства кое-какие имеются. Если она засечет, к примеру, что загулял мальчик вглухую, шиш он у нее получит!
В комнату я вернулся с рубахой. Ничего у меня комнатка. Койка, стол, стул есть, и винтовка мелкокалиберная в углу.
Славная у меня комнатешка! А я, значит, в гости налаживаюсь. Но во что же одеться прикажете, товарищ Степанов? Фрак или смокинг?
Тетя Лиза купила мне по великому блату с месяц назад два польских костюма. Красивые костюмчики, в городе бы их носить! Каждый — по сто двадцать. Любит меня старушка, не знаю за что. Одному из всего общежития купила костюмы. Правда, их всего шесть штук привозили, но факт налицо. Так что мой гардероб теперь на зависть всему общежитию.
Один, светло-кофейный, я всегда ношу. Штаны в сапоги заправляю, а поверх пиджака капроновую куртку натягиваю. Поскольку костюмы модные, а пиджаки, стало быть, длинные, то полы их сантиметров на двадцать из-под куртки торчат, высовываются.
Второй висит пока. Теперь его очередь получается, раз гости… Тем более что и куртку можно не надевать, тепло стало. И ботинки у меня есть узконосые. Старые, конечно, в техникуме еще носил, но почистить ежели, сойдут.
— Тетя Лиза! — я закричал. — Носков у тебя нет чьих-нибудь, а?
Молчит тетя Лиза. Я в коридор выглянул и увидел, что она по коридору топает к моей комнате. Переваливается с ноги на ногу, как утка, носки тащит.