Знал Иван Александрович, чем дядю Сашу угостить. Почаевничать старик любил и толк в чае понимал.
Света у Кутузова как удочка — хоть куда закидывай. Выскочила — будто украли. А Кутузов покряхтел немного и вышел в операционную, разволновался, что ли, а может, время пришло укол себе сделать. С этим он без помощников управляется.
— Плохо? — спросил меня дядя Саша.
— Сам видишь…
— Ах ты, грех какой! — вздохнул он. — Обойдется, может. Бог-то не без милости, а?
— Не шепчитесь! — Кутузов из операционной крикнул. — Вас еще переживу, конспираторы!
— Ладно бы, ладно бы! — обрадовался дядя Саша.
Кутузов только еще из операционной вернулся, а Света уж тут. Чайник фарфоровый тащит литровый, сахар.
— Славно! Молодец, Света! — Кутузов ее похвалил, а она уж кружку керамическую ему подает, мне мензурку какую-то, а дяде Саше тарелку и деревянную ложку.
Она, оказывается, даже эту причуду стариковскую — чай ложкой хлебать — знает!
Впрочем, такой чай, как здесь варят, и в самом деле хлебать можно вместо супа. Сливай — называется. Чай кирпичный для него идет, соль туда добавляют, масло — и не знаю уж что еще.
А бидончик дядя Саша тяжелый принес, килограммов на десять, однако. Я с него крышку снял и налил Кутузову в кружку четверти на три. Весь мед выпил Кутузов на радость старику.
— Хороший, — говорит, — мед. Совсем прозрачный.
И отставил кружку.
Доволен старик.
— Пей на здоровье, Александрыч! Медок хворь какую хошь выгонит. Должен выгнать.
Чай дядя Саша выхлебал и поднялся.
— Идти, однако, надо, — говорит. — Спасибо за угощение, Иван Александрович. Благодарствую, Света.
— Вместе пойдем, дядя Саша, — задержал я его.
И Кутузов поднялся.
— Тоже пойду, — говорит. — На сон потянуло, усну, может…
— Во-во! — одобрил дядя Саша. — Поспи, Александрыч. Сном да едой — силу не вымотаешь. Бидончик-то пособить нести?
— У самого руки есть, — запротестовал Кутузов.
Мы из больницы вышли, и Кутузов к себе свернул. Ногами шаркает, ссутулился. Видно, и бидон ему уж тяжело нести. Хорошо, что дом у него совсем рядом с больницей.
— Да-а! — сказал дядя Саша и рукой махнул горестно. — Пойду.
А Велты-то нет, значит… Дома сидит.
Степанов живет повыше больницы в финском домике на двух хозяев. Его крыльцо правое. Я аккуратно вытер ботинки о влажную тряпку, расстеленную у порога, и толкнул плечом дверь.
— Здрасте!
Степановская жена Таня, полненькая такая, уютная хохотушка, геологом на шахте работает, увидела меня — руками по бедрам захлопала.
— Коля! — заворковала. — Ты ли? Велта, погляди! Мавр! Сфинкс! Дай-ка я тебе волосы поправлю, — и рукой космы мои пригладила.
Детей-то у нее нет, вот она и смотрит, кого бы обласкать. Костю-то немного наприглаживаешь, гавкнет — присядешь.
И Велта улыбается:
— Аникин, ты сегодня красивый!
Вот не думал не гадал, что и она здесь!
— Всегда такой! — говорю.
Я разозлился на них, и все смущение прошло.
— Степанов где?
— Ну вот, не успел прийти — «Степанов где?». Ты с нами-то посидеть не хочешь, что ли? Придет твой Степанов, — Таня наговаривает.
Сел, смотрю на них. Принаряженные обе: кружавчики, рюшечки. С собой, видно, Костя их собирается тащить. И Велту пригласил. Тоже мне, сводня! А может, это все Татьяна придумала? Она, конечно.
Велта, похоже, тоже не знает ничего. Не заметно, чтобы смущалась, но говорит с большим, чем всегда, акцентом. И красивая — засмотреться можно. Волосы белые, будто ветер разметал — часа два небось промаялась, беспорядок устраивала… Глаза — в половину лица. «Остроконечных елей ресницы над голубыми глазами озер». Как ни крути… Латвия.
Степанов явился, четыре бутылки шампанского при нем.
— О-о! — Велта сказала. — Шампанское всегда есть праздник!
Куда-то мы по тропочке, по камням за поселок двинулись. Там вроде и не живет никто, бурундуки разве… Но Костя уверенно идет, знает куда, выходит.
И верно! Аккуратный домик открылся за грядкой лиственниц. Чистый терем-теремок. Озерко крохотное, как блюдце, под самыми окнами в камнях. Ручей тонюсенький из него сочится, искрит на солнышке. За домиком — огород с клумбу, земля — из долины, конечно, привозная.
— Сказка! — восхитилась Велта.
— Здесь живет штейгер Пелагея Ипатовна Матвеева, — сообщил Костя. — Прошу!
Что-то я слышал про эту Ипатовну! В горе всю жизнь проработала, кажется. А в старину штейгер — это вам не Костя Степанов, шапки перед ним горняки ломали за полсотню сажен. Что же я слышал-то про нее?