«Поймет!» — убедившись, что лед исправно держит машину, думал повеселевший инженер о начальнике геологов Голубовиче, формируя мысленно предстоящий разговор.
Гаврилов чуть не загнал лисицу и спохватился только, когда рыжая спина зверя, бежавшего далеко впереди, замелькала перед радиатором. Он сбавил скорость, плавно отворачивая в сторону. Лиса отбежала в противоположную и села, часто дыша. Она даже язык высунула, совсем как собака.
— Эх ты! — посетовал Гаврилов. — А еще хитрой считаешься…
Впереди уже четко различались могучие сосны, когда Гаврилов почувствовал, что лед под машиной садится. Вокруг колес заплескалась вода. Инженер круто бросил машину влево и, осаживая лед вместе с зыбуном, развернулся почти на месте… В боковое зеркало он отчетливо видел, как бежит за «газиком» волна мутной болотной воды, выдавленной из-под осевшего льда.
То ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом годах мать повела десятилетнего Гаврилова на Черное озеро, по клюкву-скороспелку, кислющую, с одного бока только порозовевшую ягоду.
— Дойдет! — успокаивала себя мать. — Развалю на потолке — и дойдет.
Клюкву охотно покупали на станции пассажиры проходящих поездов. Верные деньги — ранняя клюква.
Это Черное только называлось озером. Чистая вода в нем находилась где-то в самой середке, да и была ли она? Никто к ней сроду не подходил, никто не пересекал болото насквозь. Подступы к воде надежно охраняли многокилометровые зыбуны, кочковатые и мшистые. На них-то и росла клюква.
Без жердей в озеро не совались. И Гаврилов с матерью взяли длинные палки, чтобы было на что опереться, если не выдержит лабза или залетишь ненароком в окно.
Гаврилова поначалу пугала прогибающаяся под ногами земля. Но скоро он пообвык и стал забираться в такие места, где сплетенные над топью корни трав взрослого человека уже не выдерживали.
С краю болота, как водится, все было выбрано: не одни Гавриловы промышляли скороспелкой. Надо было идти глубже.
— Ты легкий, Толя, — говорила мать. — Иди помалу вперед, а я за тобой…
Он пошел и скоро добрался до такого места, где клюква была не обобрана.
— Богатство-то какое! — радовалась мать, пока, увлекшись, не ухнула в расступившиеся неверные мхи.
— Толя, не подходи! Не подходи, милый, — кричала она, барахтаясь в цепкой грязи.
Жердь, которую мать таскала с собой наперевес, не дала ей утонуть, но Гаврилову долго потом снились глаза матери.
Инженер вывел «газик» на твердый лед, развернул и снова направил к заветному берегу.
— Деваться некуда! — определил он свое положение. — Надо…
3. У Семи сосен
Место это так и называлось — Семь сосен. Они особняком росли на склоне, а ниже лежало болото. Болото когда-то было озером, а потом его затянуло мхом и осокой. В летнюю пору оно кишит бездонными промоинами-окнами, прикрытыми нежной обманчивой зеленью, а сейчас рыжо. Солнце согнало с болота снег, но оно все еще сковано льдом, и лед этот не растает под слоем умерших трав до середины лета. Хочешь — мох дери для строительства, хочешь — клюкву собирай, не провалишься. Лед крепкий, человека исправно держит.
Человека, до не машину. А старый взрывник Фрол Сучков, присевший по дороге на штольню перекурить в тени сосен, обнаружил на болоте именно машину.
Сучков полулежал на склоне, навалившись на сумку со взрывчаткой, и курил махорку, приправленную для запаха вишняком. Одет он был в брезентовые штаны и куртку, на ногах — резиновые чуни, прихваченные шпагатом, чтобы не спадывали. Заметив машину, Фрол стянул с головы облезлую кожаную шапку, которую упорно носил в штольне заместо каски, и поскреб желтой от аммонита рукой макушку.
— Блазнит! — решил взрывник и отвернулся. Он потеребил прилипшую ко лбу грязно-серую челку, тоже местами пожелтевшую, и обвел взглядом склон. Все было на месте — и жилухи, и устье штольни, обложенное для крепости красным кирпичом. Фрол глубоко затянулся, дунул на вспыхнувшую самокрутку и повернулся к болоту. Смотрел, словно происходило обыденное.
Машина приближалась, огибая опасные места, росла на глазах.
— Ай медведь? — сказал вслух Сучков, хотя отчетливо видел, что по болоту идет «газик» с серым брезентовым верхом.