Женька проскользнул боком по трапу с толкача на палубу баржи, где лежали трубы, зашел с другого конца, чтобы не мешать работе, и выбрал трубу почище. Оглянулся, потом достал мел, потер трубу рукавом, чтобы надпись лучше просматривалась, и написал большими печатными буквами: «Труба тебе Аденауэр».
— Это хорошо, конечно, что вы читаете газеты… Только перед Аденауэром надо поставить запятую, товарищ незаменимый водолаз, — сказала за спиной Женьки инженер Нина Сергеевна Колесникова. Она равнодушно осмотрела Кузьмина и пошла по своим делам дальше, подняв кверху подбородок.
Женька потихоньку убрался с баржи, но запятую в нужном месте поставил.
Трубу вскоре подняли и положили на берег. Первыми писанину обнаружили рабочие, принимавшие трубу, потом собрались другие.
К обеду баржи разгрузили. Караван, спугнув отдыхающих лебедей, отошел в Сургут.
— Дотянут, деваться им некуда, — сказал водолазам знакомый сварщик, провожая последнее судно глазами, и ушел отдыхать.
Реку затягивало на глазах. Рабочие Колесниковой разошлись по своим вагонам и стали топить печи.
— Есть хочу — ноги дрожат, — пожаловалась Нина Сергеевна старику. Они стояли и оглядывали измордованный берег. Под яром стучал дизельным сердцем катер, дожидался Три Ниточки.
— Устраивайтесь, — сказал старик и пожал Нине Сергеевне руку. — Теперь уж до льда не увидимся.
Водолазный катер пошел к своему берегу в последний рейс.
4
Обь остановилась, мороз покрыл воду коркой — пришло время. Дня три или четыре подводники утепляли вагоны и занимались хозяйством, ждали, пока лед закрепится.
Механики разгрузили катер, завели трос и вывезли тягачом на берег. Под катер подложили лес, чтобы зимовал не на голой земле, хоть и тихоходный транспорт, а все равно — хранить надо.
— На охоту пойдем? — спросил Три Ниточки у Женьки, когда работы не стало.
Старик извлек из чехла облезлое ружье и заглянул в стволы, проверил — не завелась ли ржа.
— Императорская тулка! — объявил он Женьке. — Таких больше нет и не будет, одна осталась.
Женьке было все едино, поскольку охотой водолаз не интересовался, но ружье он на всякий случай похвалил: в вагоне сидеть не хотелось.
Они немного прошли по пойме, печатая в снегу следы, и завернули к тальниковой гриве. Тальники во всех направлениях были исполосованы дорогами крестиков, ясно обозначенных на снегу.
— Куропатки наследили, — объяснил Три Ниточки. — Раньше их в этих местах коробами добывали…
Так они шли потихоньку вдоль тальников, пока Женька не обнаружил, что впереди по снегу продвигается пешим порядком белая птица.
«Ловко чешет, больная, должно быть!» Женька побежал, чтобы поймать птицу, но она полетела. Рядом с ней выпорхнули из снега другие, и тут же дважды негромко стукнуло ружье старика: бук-бук! Как из игрушки.
Две птицы выпали из стаи и запрыгали по снегу, разбрасывая красные пятна, потом затихли.
— Ты чего под ружье лезешь? — напустился на Женьку Три Ниточки.
— Поймать хотел.
— Поймаешь, когда привяжут, — засмеялся старик и велел подобрать мертвых птиц.
На белых перьях куропаток, там, где попали дробинки, проступили сырые пятна.
— Деревня тут была, браконьер жил знакомый, — сказал Три Ниточки. — Помер, верно, уж…
За тальником текла подо льдом речка…
— Еган зовут, — объяснил Три Ниточки. — Река, значит, по-хантейски. Приток.
Деревня сохранилась. Домов десять — пятнадцать стояли вразброс, под сгнившими тесовыми крышами. Ни дыма, ни человека, гниль и запустение, прикрытое снегом.
От крайнего дома полетели куропатки, и Три Ниточки аккуратно убил еще двух, они упали под самой стеной.
— Люди-то где? — заволновался Женька.
— Кто их знает? — сказал Три Ниточки. — Может, дальше куда ушли, может, в город поехали. Всегда так — одно строят, другое разрушается. Поселков новых настроили — считать спутаешься…
Ни тропки, ни следа человеческого в деревне.
На отшибе, ближе к реке, стоял квадратный дом из бревен, обставленный редким тыном. Над тыном чернел склад для хранения пищи, поднятый на сваи, чтобы не добрался случайный зверь. Внутри загородки виднелась печь, построенная из глины вперемешку с осокой, и стояла худая лошадь, жевала сено.
Крыльца не имелось, под дверью лежали две пестрые остроухие собаки, которые не обратили на охотников никакого внимания. Старик Три Ниточки перешагнул через собак, толкнул плечом дверь и ушел в темный провал.