Тунеяр явился незамедлительно, и Боков без лишних разговоров попросил его пособить старухе зарезать овечку.
— Ты ведь лицензию хлопотал, али не дали? — удивился Тунеяр, обучившийся говорить по-деревенски и наслышанный, что Боков добивался в районе лицензии на убой лося.
Боков разъяснить дело не успел, не дала старуха. Высокая, чуть не вполовину выше мужа, могутная женщина, она прямо осатанела, прослышав про овечку, и тотчас вытолкала из избы невиновного Тунеяра. Боков хотел, как бывало не однажды, осадить жену, но вспомнил свое положение и только накрыл голову пимом, чтобы не слушать, как она обзывает его разными непристойными словами.
«Погоди — подымусь…» — мрачно мыслил Боков, прикидывал, как лучше расправиться с непокорной бабой, когда в ноги возвернется сила.
Хворал Боков долго. С макаронов и рыбных консервов, которые старуха приобретала в деревенской лавке, он совсем отощал и маялся животом. Безвылазно проживая на печи, Боков наблюдал жизнь тараканов и вспоминал годы, когда был помоложе, а в доме не переводилось мясо. Теперь на такое житье рассчитывать не приходилось, и Боков сильно горевал, что кончает жизнь, питаясь такой неподходящий пищей. Но теперь уже ничего не поправишь.
Частенько он поминал Труса, погибшего в начале зимы, и все больше склонялся к тому, что его вина — погибель собаки, не подоспел вовремя.
— Может, он оттого и полез под копыто, что понял — не охотник я боле? — спрашивал Боков пространство за печкой и подолгу ждал ответа.
Засыпая, охотник бродил с лайкой по заповедным местам, и они обсуждали разные общие дела.
— Шестой год ты у меня проживаешь, — сообщал псу Боков. — Не надоело?
— Что ты? — отвечал пес. — С тобой не соскучишься: мужик ты ходкий.
— Где уж там, — смущался Боков. — Вот раньше…
— Гляди, — предупреждал пес, — белка! Видишь? Вон, на третьей лесине. Верхи пошла!
Боков стрелял белку, сдирал шкуру, а тушу давал Трусу.
— Куницу бы поискал, — просил он. — Дорогая вещь, одна — тридцать белок стоит.
— Не стало вовсе куницы, — жаловался пес, — бегаешь, бегаешь…
— Время теперь для ей тяжелое, — объяснил Боков, — ружья в каждом дому… Как на войне живет зверь…
Так они и беседовали, продвигаясь помалу вперед, пока навстречу не попался тот лось.
— Продай собаку, Боков! — ревел он. — Добром говорю — продай!
Боков вскидывал ружье, трудно ворочался, будил себя и подолгу лежал без сна, все думал.
В марте дело вроде бы сдвинулось к поправке. Боков уже сам слезал с печки, выходил на улицу и подолгу просиживал на солнышке, копил силу.
Двухметровый снег в огороде, а стало быть, и в лесу, подтаивал днями под солнцем, утром же покрывался твердой ледяной коркой. Боков повадился утрами в огород, раздалбливал палкой корку и что-то прикидывал про себя.
Однажды он отыскал в чулане свое ружье, заржавевшее без присмотра, промыл в керосине и смазал.
В конце марта выдался особенно теплый день, с крыш бежало ручьями. Боков повеселел, полез на избу и столкал весь снег, замшелые, почерневшие доски крыши сохли на глазах, от них шел пар. А к вечеру ударил мороз, потянуло зимой, и это бесповоротно вернуло охотнику бодрое состояние духа.
Весь вечер он точил ножик, напевая хрипатым голоском насчет того, что «бросит водку пить, поедет на работу и будет деньги получать каждую субботу».
Старуха подозрительно на него косилась, но ничего не говорила, опасалась.
На другой день он встал рано, вышел, как всегда, в огород и попытался расколотить палкой ледяную корку на снегу, но она не подавалась. Для верности Боков ударил по льду пару разов пяткой, пробить не смог и пошел запрягать Рыжка.
— Куда это лыжи-то навострил? Али забыл с перепугу, что запрет? — ехидно поинтересовалась старуха, но Боков ответом ее не удостоил, а продолжал свое дело.
Он бросил на сани чистый брезент, лыжи, приспособил топор, отзавтракал, закинул на плечи ружье и на зорьке подался со двора. Дорога за ночь превратилась в горбатую катушку, сани съезжали с нее то на один, то на другой бок, Рыжко шел осторожно, но Боков не торопил его, ехать было не так далеко. Много раз он забывался и вертел головой, разыскивая глазами собаку…
Вскоре охотник свернул с наезженной дороги и по еле заметному следу ударился в сторону. Он проехал километра полтора, остановил лошадь, бросил ей на снег сена, старательно приладил к пимам лыжи и покатил по звенящему насту, держа в обход синеющей впереди болотины.