В этом же спектакле Н. М. Радин играл почтмейстера Шпекина. Видный, ведущий, любимый публикой актер выступал в эпизодической роли исключительно для поддержания великолепного ансамбля и, конечно, поставил себе задачу найти в этой роли нечто такое, чего до сих пор не находили.
Ему это удалось.
На просьбу Хлестакова дать взаймы денег Радин — Шпекин отвечал полным согласием, после чего вынимал из бокового кармана конверт, распечатывал его и извлекал оттуда чьи-то чужие деньги.
По окончании разговора он вставал, откланивался и шел к двери задом, не спуская глаз с Хлестакова, закрывал дверь за собою, после чего снова просовывал голову в дверь и фразу: «По почтовому ведомству приказаний никаких не будет?» — которая у Гоголя звучала вопросительно, произносил голосом, исполненным нахальства и самоуверенности: «По почтовому ведомству приказаний никаких не будет!» — меняя вопросительный знак на восклицательный.
В постановке Художественного театра Михаил Чехов играл Хлестакова по-другому.
Это был персонаж из цикла «Петербургские повести».
Возможно, что такой Хлестаков занимал в департаменте место, на котором до того сидел Авксентий Иванович Поприщин из «Записок сумасшедшего», а может быть, после него будет находиться Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели».
Этот Хлестаков был изъеден до мозга костей петербургским туманом, иссушен канцелярской волокитой, систематическим бездельем под видом якобы государственной деятельности. Вся эпопея Хлестакова сводилась к аналогии: а что было бы, если б к Поприщину действительно явилась делегация испанских грандов, с тем чтобы признать его испанским королем?
Интересно было наблюдать, как в нем пробуждалось сознание своей власти, непобедимости.
В четвертом акте, в сцене взятки, как известно, Бобчинский обращается к нему, всесильному вельможе, с просьбой, чтоб ребенок, рожденный им до брака, считался бы как рожденный в браке, то есть, чтоб он мог дать свою фамилию добрачному ребенку — по тогдашнему законодательству это было нелегкое дело: надо было подавать на высочайшее имя, обращаться в высшие духовные инстанции и т. д. Чехов — Хлестаков, выслушав Бобчинского, взглядывает на поколенный портрет императора Николая, который занимает всю заднюю стену комнаты, кладет большой палец правой руки за третью пуговицу жилета — аккурат как на портрете государя — и голосом царственного великодушия и снисходительности произносит:
— Пусть называется.
Вот такого Хлестакова — захудалого «елистратишку», который почему-то в глазах людей оказался великим человеком, играл Чехов. Таким Хлестаковым, ничтожнейшим слизняком человеческим, карало провидение городничего и прочих городских грешников.
Такова же основная мысль комедии — чем пошлее, глупее и ничтожнее Хлестаков, тем сильнее покарание городничего.
Кузнецов играл пустоту, Чехов — опустошенность!
VII. Комедианты с большой буквы
— Ваши же, кто поумней, станут честно работать с нами.
Пути интеллигенции к революции, к большевизму были сложны и разнообразны. Много лет спустя мы подводим итоги и видим те радиусы, которые шли с разных краев для того, чтобы сойтись в единой точке. И тут, обобщая, мы видим писателей, актеров, научных деятелей идущими по трем основным линиям.
Иных привлекала романтика эпохи, азарт и темперамент, бурный эмоциональный взлет, которым всегда сопровождается ломка старых устоев. И немалый процент из числа этих романтиков отходили впоследствии от революции, не сумев примириться с трезвыми буднями восстановительного периода.
Иных революция привлекала возможностью осуществить заветные мечты. Царское самодержавие было достаточно безразлично к астронавтике Циолковского и рефлексологии Павлова; императорский двор покровительствовал балету Мариинского театра, но к танцам Айседоры Дункан особого интереса не проявлял.
Советская власть взяла под свою опеку науку, культуру, искусство и чутко отнеслась ко всем новаторам, давая им возможность проверить на практике то, что считалось до того отвлеченной, сомнительной теорией.