— Я чувствовала нажатие пальцев, словно кто-то меня ущипнул. Но сильной боли не было. А сейчас только жжение, — говорила она.
Мне вспомнилось, что выражение лиц пациентов во время операции практически не менялось.
Уже на обратном пути, сидя в машине, я попросил госпожу Фава обнажить ключицу и увидел на ней лишь небольшое красное пятно.
— Сколько же стоит обращение к такому известному вероврачевателю?
— По обычаю каждый дает сколько может. Мне, например, ассистентка посоветовала купить склянку растирания. Но я могла этого и не делать. Правда, большинство посетителей следуют советам, которые, впрочем, дает не сам Орбито, а его ассистенты.
Итак, никакой предварительной записи. Никакого выслушивания жалоб. Никакой заранее обговоренной платы. Никаких инструментов. Никакой анестезии. Никакой стерилизации. Причем оперирует филиппинский психохирург в каком-то немыслимом темпе, пропуская за два часа по шестьдесят человек, то есть затрачивая по две минуты на каждого.
Среди филиппинских вероврачевателей есть и шарлатаны, которых уличали в жульничестве. Но в целом авторитет их в народе велик. Да разве мало в мире необъяснимых явлений! Может быть, та самая энергия, которая позволяет психохирургам раздвигать ткани и углубляться в человеческое тело, помогает цыганам ходить по раскаленным углям и не получать ожогов? Ведь кроме сознания, существует еще и подсознание с его рефлексами. Прозвали же магию «незаконнорожденной сестрой науки». Как знать, может быть, в своем подсознании человек накопил еще нераскрытый разуму опыт познания мира!
— Я считаю, что психохирургия, подобно иглоукалыванию и траволечению, может служить дополнением к современной медицине, — говорил доктор Фава. — Иглоукалывание, к примеру сказать, получило признание, несмотря на то что механизм его действия до сих пор не имеет научного объяснения. Так что и психохирургия, видимо, заслуживает того, чтобы ее изучать всерьез. Кстати говоря, к наиболее известным филиппинским вероврачевателям давно уже проявляют повышенный интерес специалисты по военно-полевой хирургии из Пентагона, бундесвера и японских «сил самообороны»…
КИТАЙ
Мир неведомых символов
Поехать в Китай — значит не просто оказаться в зарубежной стране. Это равносильно перемещению в иной мир, в царство загадочных знаков и неведомых символов. В Европе или Америке, даже не зная языка, всегда догадаешься, какая дверь общественного туалета для мужчин, какая — для женщин. А как быть, если надпись сделана иероглифами?
В любой стране ключом к пониманию души народа может служить прикладное искусство. Но в Китае перед иностранцем тут же возникает некий иероглифический барьер, система художественных образов, доступная лишь посвященным. Я приехал в Пекин в разгар общенародной дискуссии о национальном цветке Китая, который мог бы служить символом страны, как сакура для Японии, лилия для Франции, тюльпан для Голландии. Оказалось, однако, что сама идея «одна нация — один цветок» противоречит канонам китайской культуры. Здешние поэты и художники издавна привыкли связывать с определенным цветком каждое из времен года. Четкая система образов — пион символизирует весну, лотос — лето, хризантема — осень, слива — зиму — пронизывает все искусство Китая. Поскольку четыре времени года метафорически соответствуют различным периодам человеческой жизни, каждый из любимых народом цветков стал воплощением определенных чувств, определенных черт характера.
Весенний пион — это символ любви, семейного счастья. Поэтому он обычно красуется на подарках для молодоженов. Лотос считается символом душевной чистоты, милосердия. Этот летний цветок воплощает слова Будды о том, что даже среди болотной грязи можно оставаться незапятнанно чистым. Осенняя хризантема, расцветающая вопреки инею, олицетворяет душевный покой и стойкость — качества, особенно ценимые людьми на закате жизни. Наконец, слива, расцветающая в Новый год по лунному календарю, утверждает веру в неотвратимый приход весны. Ветка цветущей сливы символизирует наиболее ценимую китайцами черту их национального характера — жизнерадостность среди невзгод. Конечно, четыре перечисленных художественных образа — лишь первые строчки эстетического букваря. Но даже они помогут понять смысл многих произведений китайского прикладного искусства.
Срединное государство
«Мишень, пронзенная стрелой». Таков прототип китайского иероглифа «чжун» — середина. (Нечто вроде русской буквы «Ф».) Чжунго — Срединное государство. Так именуют китайцы свою страну с тех пор, как император Цинь Ши-Хуанди в 221 году до нашей эры объединил семь враждовавших княжеств в бассейне Хуанхэ и построил Великую стену для защиты от набегов кочевых племен. Китайцы с глубокой древности привыкли считать свою страну центром Поднебесной, а на другие народы взирать как на варваров или своих вассалов. Этот наивный эгоцентризм наложил глубокий отпечаток на национальный характер. Под его воздействием в сознании китайских правителей укоренилось пренебрежение к остальному миру — изоляционизм и консерватизм. А это привело к роковым последствиям, когда с середины прошлого века Китай стал объектом колониальной экспансии западных держав и Японии.
Если Китай — центр Поднебесной, а Пекин — столица Срединного государства, то центром столицы должен быть императорский дворец. Именно он и стал им в 1420 году по воле императора Юнлэ. Мало найдется в мире городов, являющих собой столь безупречное воплощение единого архитектурного замысла. Запретный город, то есть ансамбль из 9999 дворцовых помещений, симметрично расположен относительно линии, которая проходит от южных городских ворот до северных. Она служит осью планировки исторической части города. На этой восьмикилометровой прямой расположены все архитектурные доминанты старого Пекина. Императорский дворец был домом для 24 императоров династий Мин и Нин, а также тюрьмой для последнего из них, о чем с исторической достоверностью рассказывает фильм Бертолуччи.
Все улицы старого Пекина идут с юга на север или с востока на запад, пересекаясь только под прямыми углами. Из-за этого у коренных пекинцев настолько развилось чувство направления, что вместо слов «направо» или «налево» они говорят: «Идите на север, а на третьем повороте поверните на восток». Утверждают даже, что если пекинца, потерявшего сознание на улице, отвезти на «скорой помощи» в больницу и спросить, где болит, он, не задумываясь, ответит: «На западной стороне живота».
Словом, план Пекина похож на лист из тетради в клеточку. Своей расчерченностью и симметрией город отражает присущий китайскому характеру рационализм, склонность к субординации и порядку. Именно такую столицу должен был построить себе народ, который возводит чуть ли не в ранг религии то, что мы привыкли называть «китайскими церемониями». Как сложились эти черты, помогут понять три ключа к китайской душе.
Культ предписанного поведения
Этими тремя ключами можно назвать «три великих учения» — конфуцианство, даосизм и буддизм. Их зарождение совпадает по времени с расцветом древнегреческой цивилизации. Но в отличие от Древней Греции философия в Китае существовала не сама по себе, а была непосредственно подчинена политической практике. В наибольшей степени это относится к конфуцианству. Строго говоря, это не религия, а морально-этический кодекс, ибо его главная цель — нравственное самосовершенствование человека. На вопрос учеников, почему он никогда не говорит им о загробной жизни, Конфуций ответил: «Пока люди не научились правильно относиться друг к другу в этом мире, какой смысл рассуждать о мире потустороннем?»