— Мы, Ларисон, недавно с тобой поругались крепко на одну производственную тему… Подраспустила ты девиц в своем магазине — им из-за маникюра уже некогда клиентами заниматься… И будем ругаться еще… Но… То, что я сказал до этого, — главное. Оно перевесит все. Спасибо тебе.
— А может, я до сих пор по ночам в подушку плачу? — не без вызова, полушутя-полусерьезно тряхнула волосами Лариса. Заодно и грудями атмосферку всколыхнула — мужики же вокруг были не слепыми.
— Нужен я тебе! — попробовал отшутиться Александр Сергеевич. — Вокруг молодые ухажеры… Ты ж в цвету вся!
— Дурак ты! А я… я тоже рада всему!
— Ну и ладушки, ну и мир… Свои же люди! Да, чтоб ты рожи не корчила, скажу: если б ты тогда на перроне на коленях стояла — не поверил бы в искренность.
— Это почему?
— В восторженность не верю.
— Ну и дурак!
— Дурак не дурак… Лариса, ты всегда для меня останешься особенной. Только с тобой можно было нарушать все заповеди Божьи одним махом! А помнишь, как в мастерской у художника… Ты напилась тогда и, голая, танцевала под «Вологду». Я с тех пор эту эротическую песню спокойно слушать не могу! «Девять с половиной недель» погулять вышли.
— Спасибо тебе, Санечка, хороший мой.
Чтобы не заплакать, Ларисе пришлось залпом выпить полфужера крепкой граппы — она перебила грусть.
А Юнгеров уже ухватил за щеки бывшего своего одноклассника Вадима Колесова:
— Вадик, дружище Ва-а-дик! Чего притих — обожрешься! Вадик — наш капиталист. Не барыга, не делец — капиталист. Ходячий капитал. Если пропустить графики и диаграммы, то увидим его суть. А суть такая: когда меня этапировали в уральские леса, через пару месяцев на Урал прибыл и Вадик! Он тогда еще такими деньжищами, как сейчас, не ворочал, но в пищевой промышленности вес уже имел солидный. Так вот: приехал Вадик на Урал, ходил по колено в говне и по горло в проблемах, но… Местные пищевики популярно объяснили местному ГУЛАГу, что будет, если в лагеря, например, перестанут поставлять в долг подсолнечное масло и крупу. В итоге меня резко перестали трогать, согласно каким-то там (а на самом деле я очень хорошо знаю — согласно каким) указаниям. Сначала трогать перестали, потом перестали обращать внимание… Из уха в ухо передавали: «Не трожь Юнгерова, а то на Урал снова страшный Вадик приедет — как комиссар». Милый ты мой, я ведь знаю, я очень хорошо понимаю, каких это тебе нервов и сил стоило… Потом, помнишь, у тебя еще документы украли и ты с такими матюками до Питера добирался! Эх! Дорогой ты мой теоретик капиталистической законности…
— Чего уж там, — шмыгнул носом в громадную хрустальную пивную кружку польщенный Колесов. — Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!
— Твоя правда, дружище! Мы же с Вадиком двоечниками на одной парте с первого по десятый… А это дорогого стоит… В десятом мы мечтали о сигаретах «Антарктида» — они были с жутким таким белым фильтром, и ввиду полной неприемлемости цены казались нам верхом шика… Все было: педсоветы, двор, салюты и драки на них… Потом — вихрь перемен, первые ларьки, ушел госстрах, пришел братаноужас. Мы не думали — не успевали, дрались за жизнь и помогали друг другу, и все понимали, как легко не дожить, и поэтому не говорили об этом… И мы дожили. Дожили! Теперь вон там, у окошечка, стоит специальный короб, в котором поддерживается определенная температура и влажность. В этом коробе — сигары со всех концов света. Скатанные вручную, между прочим. Проблема в том, Вадим, что мы с тобой их не любим и не курим. И «Антарктида»-то наша — она была повкуснее.
— Сто пудов! — согласился Вадим и тут же вынул из кармана пиджака кожаную книжку с золотым обрезом, что-то черканул в ней. — Я дам задание — найти «Антарктиду»… ящик — и привезти.
— По рукам!
С другого конца стола Денис, краем уха услышавший что-то про Антарктиду, крикнул:
— Если к пингвинам надумали — меня не забудьте!