— Узнаешь, мразь? Да?! Да?!! Лично отъебу! Это моей соседки дочка!! Да?!!
Подозреваемый мелко затрясся и закивал. Крылов понял, что сломал его, и спросил уже чуть спокойнее:
— Сейчас все-все расскажешь оперу. Да?
— Д-да-а…
— Падаль, может, будешь жить…
С дистанции в два сантиметра Петр Андреевич плюнул в лицо подозреваемому и при этом сам немного замарался. Крылов достал платок, утерся и вышел из кабинета, нервно закуривая.
В коридоре его поджидал уже закуривший Ильюхин. Виталий Петрович видал всякое, но эта сцена его не то чтобы шокировала, скорее неприятно удивила. Очень неприятно.
— Что, Петр Андреевич, действительно соседкина дочка? — негромко спросил Ильюхин, сам, конечно, не веривший в положительный ответ, но все же уцепившийся за возможность «личного момента», объяснявшего такую повышенную эмоциональность поведения Крылова.
Петр Андреевич резко вскинул глаза на коллегу:
— А? Нет, конечно… Достало просто смотреть, как они с ним чикаются. Не опера, а понятые… полублатные… и этот… Тоже мне — убивец. На Руси скоро ни одного правильного кандальника не останется, одни опарыши… А с ним сю-сю-сю… Разваливать его до жопы надо, он гнилой весь! Раз-ва-ли-вать! Быстро и красиво!
— Ну да, — все еще пытаясь свести собеседника на улыбку, мягко сказал Ильюхин. — Как в любимом «разбойном» отделе?
— А чем тебе мои хлопцы из «разбойного» не нравятся? — вызывающе дернул подбородком Крылов и, не дожидаясь ответа, удалился, словно каменный гость.
Ошарашенный Ильюхин долго смотрел ему вслед. Неуверенное желание поговорить с Петром Андреевичем о Юнгерове уверенно улетучилось. Виталий Петрович припомнил вдруг разом шепотки, давно уже ходившие по главку, о специфических методах работы Крылова и его команды. Раньше Ильюхин резко обрывал такие шепотки, а сейчас вдруг вспомнил их сам и подумал: «Крылов и его команда… Он ведь совсем недавно перевелся, а у него, действительно, команда…»
Полковник ссутулился и побрел к себе в кабинет. Настроение упало напрочь, хотя ничего принципиально нового для себя Виталий Петрович не увидел. Но, как говорится, одно дело догадываться, что жена изменяет, и совсем другое — видеть, каким именно образом. Ильюхин как-то вдруг разом прозрел, понял внутреннюю суть Петра Андреевича: «Крылов сам блатной, только он все силы кладет на явную нечисть. Но кладет он эти силы не для того, чтобы ее не было возле людей, а чтобы она, нечисть эта, не позорила честных жуликов! Вот дошло, так дошло… Ну да, конечно же! А я все не мог понять, что мне крыловские манеры по сути своей напоминают! Самого знакомого — и не признал. Потому что считал это невозможным изначально. А Крылов — он словно вырос в лагере! Психологи сказали бы — система пап и мам…»
Из кабинета в коридор выскочил сияющий опер и натолкнулся на дотягивавшего сигарету у урны Ильюхина:
— Все рассказывает, упырина, даже почему грудную клетку вскрыл! Это же кем надо быть, чтоб за полминуты расколоть такого?
— Крыловым, — хмуро буркнул Виталий Петрович и направился к своему кабинету. Он не хотел показывать оперу своего раздражения. Хотел, чтобы раздражение улеглось сначала, а потом бы он уже спокойно поговорил с операми-«убойщиками» за жизнь и за «особые методы-с» Петра Андреевича. Ильюхин понимал, что разговаривать надо, но при этом понимал и необходимость тщательно продумать такой разговор, чтобы он не выглядел проявлением какой-то начальственной ревности. Ведь стремительные «кавалерийские наскоки» Крылова импонировали в первую очередь как раз молодым. В молодости всегда хочется быстрого и убедительного результата. Крылов такие результаты и давал, постепенно превращаясь в легенду. А легенду не уважают, легенду поднимают как знамя, на котором не замечают ни грязи, ни прорех… Да и к тому же — ведь в данном, например, случае — Крылов действительно надрывался за объективное добро…
…Уже совсем к позднему вечеру Виталий Петрович наконец успокоился и полистал показания расколотого Крыловым задержанного: «…затем я туристическим топориком вскрыл грудную клетку незнакомой мне девушки, а затем разломил ее грудную клетку и вывернул…» Дело действительно было необычным.
«Интересно, — подумал Ильюхин, — что сделал бы Крылов с этим негодяем, если бы мог? Если бы абсолютно точно знал, что никак и ни в какой сфере от этого не пострадает? Прокусил бы ему сонную артерию и выпил всю кровь? А может, так и надо с такими мразями?.. Может, это правильно?» Многие вопросы, которые Ильюхин в тот вечер задавал сам себе, так и остались без ответа…