Вторая ночь также выдалась тёплой, а наутро птица прилетела.
Мощные крылья шумно шурхали по воздуху, а когда птица приземлилась, песок фонтаном брызнул из-под ног.
— Привет, Рики!
Казалось бы, после быстрого полёта голос должен быть запыхавшимся, но он звучал с прежней механической невозмутимостью.
— Я — Рихард, Рики — это ты, — фраза сорвалась с языка сама, прежде чем Рихард осознал всю её неуместность. Рики — так звала его мать, и юный Рихард Матвеев со всей мальчишеской непримиримостью ненавидел это беличье прозвище. И когда кто-нибудь, подслушав или сам придумав, называл его так, Рихард немедленно парировал: «Рики — это ты!».
— Рики — это ты… — произнесла птица с некоторым сомнением. Видимо, ей трудно было разобраться с местоимениями. — Рики — это мы!
— Рики — это мы, — согласился Рихард.
Опять нахлынуло ощущение вины за своё непригожее хищничество.
— Тебе просто хочется есть, — сказала птица. — Каши тебе мало. Идём. Или летим… — как правильно?
— Сейчас, к сожалению, «идём». Летать больше не могу.
— Прежде ты летал.
— Я не сам по себе летал. Для этого нужно специальное приспособление, особый предмет…
Клюв птицы звонко щёлкнул по котелку.
— Это предмет?
— Да. Только, чтобы летать, нужен другой предмет, много сложней этого. Он у меня был, но ушёл к траве.
— Смешно. У нас нет предметов. Но раз ты не можешь лететь, то пошли.
Птица вышагивала, высоко вздёргивая ноги, словно шла по мелководью. Рихард с ножом в одной руке и бывшим шлемом в другой с трудом поспевал за ней. Нахлобучить котелок на голову он не мог: жаль было остатков каши.
С поймы реки они вышли в степь. Совсем недавно Рихард летел над колышущимся океаном трав и представить не мог, что зелёные растения — единственное плотоядное существо в окружающем мире. Не хищники, а скорее санитары, утилизирующие всё отжившее или чуждое. Хотелось бы знать, как травка умудрилась переварить звездолёт, если даже титановая основа шлема оказалась ей не по зубам. Хотя, при чём здесь зубы? — зубов у травы нет, титановый котелок оказался ей не по корням или чем она там утилизирует…
— Вот, — сказала птица, останавливаясь. — Мясо для тебя.
На земле, на небольшой проплешине, почти лишённой растительности, какие случаются в тех местах, где долго пасётся стадо, лежал джейран (или антилопа?)… в общем, один из тех красавцев, среди которых Рихард прогуливался в самый первый день по прилёту. Животное было живо, оно подняло голову и взглянуло в лицо Рихарду.
Спокойный, чуть отрешённый взгляд существа, знающего, что его ждёт.
— Мясо, — повторила птица.
— Погоди, — ошарашенно выдавил Рихард. — Я же вижу, он всё понимает… Как его можно на мясо? Ведь он понимает, я правильно сказал?
— Понимает, — голос Рики оставался безучастным. — Всё живое наделено разумом, даже трава немножко понимает. Но тебе надо есть, а он старый и всё равно скоро уйдёт к траве. А так польза будет не только траве, но и тебе.
— Нет, ты что? Так нельзя. Это же людоедство, и не важно, что мы не похожи, мысль всюду одинакова, невозможно есть того, кто наделён разумом.
Где-то на задворках сознания мелькнуло воспоминание о детской сказочке, и Рики тотчас повторила его, как контраргумент:
— Колобок, колобок, я тебя съем.
Джейран лежал, кажется, не очень вслушиваясь в спор. Он был готов отдать свою плоть пришлому пожирателю, остальное его не интересовало. Наверное, эта жертвенность обусловлена отсутствием в здешнем парадизе борьбы за существование. Ничей зуб или коготь не угрожает жизни, всякий рождается, размеренно живёт и в свой срок не умирает, а уходит к траве.
— Я не знаю, как тебе объяснить… У меня просто слов таких нет. Изначально невозможно съесть того, кто подобен тебе самому. А разум — самое великое подобие живых существ… Погоди, Рики, я, кажется, понял, что надо делать. Я знаю, ты умеешь читать у меня в голове, понимать мысли, так загляни, прочти, может, ты поймёшь, о чём я так бессвязно говорю, — Рихард ударил себя по голове, даже не заметив, что рассёк лоб рукояткой ножа.
Птица невыносимо долго молчала, потом произнесла, как всегда, бесцветно, отчего сам собою родился менторский тон:
— Мне было непонятно, почему при таком способе питания вы не съели сами себя. Теперь понятно. У вас существует жёсткий императив, запрещающий пожирание себе подобных.