Выбрать главу

С тяжелым лязгом отодвинулся засов, и дверь отворилась, на пол легла резкая полоска света. В камеру вошел Сарычев, а за ним часовой-красноармеец, несший в руке керосиновую лампу. Метался слабый огонек, на сырых стенах горбатились уродливые тени.

Сарычев поставил поближе к топчану табурет и сел. Шилов лежал неподвижно, по-прежнему глядя в потолок. Часовой опустил лампу на пол и вышел. Снова пронзительно и длинно простонала ржавая дверь.

— Ты спишь, Егор? — тихо позвал Сарычев.

— Сплю, — ответил Шилов, не повернув головы.

— Егор... — Сарычев закашлялся. Гулкие, хриплые звуки заполнили камеру.

Шилов молчал.

— Ты понимаешь, Егор, все против тебя... Хоть бы один факт в твою пользу!

Шилов не ответил. Сарычев тоже помолчал, потом заговорил задумчиво:

— Сейчас ехал в машине, вспоминал, как мы с тобой хлеб по деревням собирали. — Секретарь глянул на Шилова, улыбнулся. — Помнишь, трое суток от них в болоте прятались. А Галицию помнишь? Семь лет прошло, и каких лет! Егор...

Шилов молчал.

— У меня ведь ближе друга и не было никогда, — совсем тихо сказал Сарычев. — Ты хоть обо мне подумай. Ведь если ты враг — мне стреляться нужно. — Секретарь губкома смотрел в затылок Шилова, и боль, и отчаяние были в его глазах.

— А с чего ты взял, что мы дружили? — вдруг спокойно спросил Шилов.

— То есть как? — изумился Сарычев.

— А так... Когда дружат, другу с полуслова верят. — Егор снова отвернулся к стене. — Не было, выходит, у нас дружбы, Василий Антонович.

— Ты так думаешь? — Сарычев встал.

— Так думаю, — глухо ответил Шилов.

— А то, что каждый день гибнут замечательные люди, ты думаешь? — крикнул вдруг в отчаянии Сарычев. — А что диверсии кругом! Саботаж! Думаешь? А про банды, офицерье... про спекулянтов думаешь?! А что врагов у Советской власти больше чем достаточно, знаешь? И ты хочешь, чтобы я поверил тебе на слово?

— Хочу, — не сразу отозвался Егор.

— А ты бы мне поверил?

— Тебе — да! — твердо ответил Шилов.

Опять Сарычев долго молчал, смотрел на лежащего Шилова.

— Егор... — Сарычев успокоился, и теперь в голосе слышалась бесконечная усталость.

Язычок пламени в керосиновой лампе испуганно метался, и казалось, он вот-вот погаснет. На стене ломалась огромная тень от согнувшейся фигуры Сарычева, глаза, расширенные стеклами очков, блестели в полумраке.

— Попробуй вспомнить, Егор, — сказал Сарычев. — Еще есть время...

Он медленно вышел из камеры. Визгливо скрипнула дверь. Чуть позже вошел красноармеец, унес керосиновую лампу, и наступила темнота.

 

Шилов остался один. Некоторое время он лежал неподвижно, потом заворочался, сел на топчан, встряхнул головой. Он мучительно пытался вспомнить эти провалившиеся из памяти дни, напрягал волю, перебирал в уме короткие события...

Вот человек подает ему через окно пакет. Лица человека не видно. Он стоит так, что свет лампы не задевает его.

Шилов садится в автомобиль, пожимает руки ночным гостям. Их лиц тоже не видно. Хотя стоп! Лицо одного он запомнил — длинное, глаза навыкате, убегающий назад лоб...

Они едут по черным горбатым улочкам. Фары у автомобиля выключены, темно... Кто-то наваливается на Шилова сзади. Это происходит так неожиданно, что он не успевает оказать сопротивления.

А потом все расплывается: уходит понятие о времени, окружающее теряет всякие очертания... Кусок стены... Старое кресло. Гнутые золоченые ножки.

И вдруг, как при ярком электрическом свете, перед глазами Шилова появилось искаженное от страха лицо Ванюкина.

Шилов отчетливо видел его несколько мгновений. Потом все пропало.

Шилов вскочил с топчана, подбежал к окну. Ну-ка, ну-ка еще раз!..

Да, да, железнодорожная фуражка, блестящие пуговицы на мундире и лицо... лицо Ванюкина.

 

Ранним утром из ворот городской тюрьмы выехал открытый автомобиль. Впереди сидел шофер, сзади — Шилов и два чекиста по обе стороны от него. Скованные наручниками руки лежали на коленях. Егор безучастным взглядом смотрел прямо перед собой, потом закрыл глаза и откинулся на спинку сиденья. Сопровождали его два молодых паренька в гимнастерках и кожаных фуражках. Лица их были неприступны — парни преисполнены сознания собственного значения.

У железнодорожного переезда машина остановилась. Шлагбаум закрыт. Пыхтя и отдуваясь, маленький паровозик пытался преодолеть пологую, но длинную гору. Он тянул груженный лесом состав.

Шилов разлепил ресницы, увидел состав, уныло ползущий в гору, и снова закрыл глаза. Лицо его было спокойным, словно маска уснувшего человека.