– Либерал! – вырвалось у Ревекки.
– Зато раби Меир, нашего Берла наставник, чересчур строг, – заметила Пнина.
– Вот и хорошо, Берл легкомыслен, – вздохнула Двора.
– Как-то в Берлине ехидный раввин спросил меня, отчего это царь Соломон среди тысячи жен не узрел ни одной достойной? – воскликнула Ревекка, приготовившись выказать остроумие.
– Желающий тысячу жен не заслуживает достойной! – выпалила Маргалит и была награждена уважительными взглядами матери и сестры.
– Вот и я ответила в том же роде, – пролепетала потухшим голосом гостья.
Ревекка радовалась любопытству собеседниц и, как могла, старалась простецки описать претенциозных берлинских просвещенцев. Хозяйки дивились западной свободе и охали и завидовали втайне. Гостья же внимала свежим закоснелым придумкам хасидского житья-бытья и делилась с братом добытым знанием, ибо Ицхак не только коммерсант, но и сочинитель книги о хасидах.
3
Вечер пятницы. Горят зажженные Дворой свечи. Авигдор с сыновьями Довом и Берлом и примкнувшим Ицхаком ушли в синагогу. Дом готов к встрече субботы. Женщины ожидают возвращения мужчин.
– Позвольте-ка, молодые мои товарки, поведать вам историю нашей с Авигдором любви! – воскликнула Двора.
Нежная мечтательная Пнина и деловитая решительная Маргалит слыхали и прежде любимую матушкину байку. Просвещенная рассудочная Ревекка, коей предназначался рассказ, навострила уши, ибо повесть о счастливой любви слаще меда девичьему сердцу.
– Ангелы небесные прославились меж людей прозорливостью, сведя меня и Авигдора с младых ногтей наших, – начала Двора.
Ревекка уселась поудобнее, впилась глазами в рассказчицу.
– Мой отец, мир праху его, был садовником. Девочкой я любила обихаживать грядки и деревья, что окружали дом. Авигдор, сверстник мой, ходил в хедер мимо наших ворот. Волшебная теплая сила влекла нас, детей, друг к другу. Он останавливался, глядел на меня, и я глядела на него. Разговаривали о важных пустяках, стоя по разные стороны невысокой живой ограды.
– Так запросто дружили мальчик и девочка? – удивилась Ревекка.
– Мы были малы, чтоб стесняться, и взрослые смотрели на нас, улыбаясь. Мы срезали с яблони ветки, ставили в воду, а как появятся корешки – высаживали в землю. Растили наш собственный сад.
– Растили ваш сад… – трепетно произнесла Ревекка, а Магралит с Пниной украдкой переглянулись, улыбнувшись.
– Авигдор насобирал дощечек, веток, камней – стал строить усадьбу. Определил меня хозяйкой, а сам сказал, что пойдет на делянку – лесорубами распоряжаться, как у них в семье водится. Меламед пожаловался отцу Авигдора, дескать, мальчик опаздывает в хедер, а иной день совсем не придет.
– Покарали юную парочку? – смеясь, спросила Ревекка.
– Нет! И даже встречаться не возбранили. В праздник кущей Авигдор возвел шалаш, и мы украсили его. Он рассказывал мне, зачем строят шалаши, и почему едят мацу на пасху, и зачем читают свиток Эстер на пурим.
– Такие известные вещи втолковывал?
– Я и сама все это знала, но Авигдор любил объяснять, потому-то я любила слушать! – сказала Двора и обвела взглядом молодую аудиторию, – мы росли вместе и хоть не говорили о любви и женитьбе, но чувствовали, к какому берегу пристанем. Отцы наши, оба хасиды, но у разных цадиков, а те меж собой не ладили.
– О, это беда! – воскликнула Ревекка, желая показать осведомленность.
– Пришел день сватовства. Наша любовь помирила двух раби.
– Да разве признаёт цадик любовь, кроме любви к богу? – спросила Ревекка.
– В книгах просвещенцев цадики лишены сердца…
– Я верю жизни, а не книгам, милая Двора!
– Настал день нашего с Авигдором счастья, и прогремело в Божине великое торжество. Дорогу от дома до синагоги устлали цветами. Белое платье, луна, звезды, кантор, клейзмеры, скрипки, флейты, плясуны – хасидская свадьба помнится навек!
Видят Маргалит и Пнина, как затуманила поволока прелестные глаза, как замер мечтательный взор бесконечно рассудительной Ревекки. Гостья стряхнула сладкое оцепенение и, чтоб не оставаться в долгу, приготовилась рассказать хозяйкам дома семейную легенду о первой встрече Натана и Мерав, родителей ее. Будто бы, увидав хромого юношу, заплакала девушка, а тот в мгновение ока покорил ее сердце. Мол, давным-давно он исполнил данную посланцу небес клятву, что на себя примет изъян невесты-хромоножки, свыше ему назначенной, и полюбит ее такою, о какой мечтал и какую видит теперь пред собой – белокурую, голубоглазую, легконогую.