Времени у него не было. Перед глазами тикал-мигал внутренний метроном, и Гарик отлично видел, как утекают они в небытие, драгоценные секунды, одна за другой, пока перед ним танцует этот жирный красномордый клоун, брызжет слюной и сотрясает воздух децибелами. Еще один представитель многочисленного племени гомо идиотикус, спешите любить и не жаловаться. Гарик знал таких клоунов как облупленных и отлично понимал, что призывы к здравому смыслу или просьбы поторопиться тут если и сработают, то только в обратную сторону. Стоит только этому засранцу заподозрить, что Гарик спешит, — и можно смело писать пропало. Этот говнюк усрется, но промаринует Гарика не менее трех часов. А то и до после обеда. Трех часов у Гарика не было. И оставался единственный шанс — тянуть время самому. Вернее — делать вид, что очень хочешь потянуть это самое время.
Время. Время...
Гарик отлично понимал, почему эта красномордая мразь так бесится вместо того, чтобы быстренько решить дело ко всеобщему удовольствию простым увольнением строптивого подчиненного и назначением вместо него другого, ведь бонд причислен не к личности этого подчиненного, а исключительно к должности, в его хозяевах новый начальник участка будет прописан автоматом, стоит только кому-то его должность обозначить вербально или ему самому бонду представиться. Казалось бы — самый легкий вариант, тем более что и заявление по собственному от этого самого нынешнего хозяина — вот оно. Во весь экран светится.
Вернее, уже не светится, полковник свернул. Но Гарик успел отсканировать и не сдержал глумливой ухмылки. Ну да, ни один подобный полковнику начальник ни за что не захочет уволить сотрудника, отозвавшегося о нем вот так в официальном (а значит, и обязательном к отправлению на визирование и архивацию и в головной офис Полицейского Управления) документе. Во всяком случае — не захочет уволить просто так, без долгих предварительных наматываний кишок провинившегося на все пригодные для этого офисные предметы. Начальник в лаборатории и самого Гарика был точно такой же мстительной тупой дрянью, вот только Гарик был намного умнее прежнего хозяина здешнего бонда и умел подставлять, не подставляясь сам. Ну да и что с него взять, с этого Ларта Рентона? Коп, он и есть коп, одна извилина, да и та от фуражки.
Гарик зевнул — смачно, с хрустом. Повел плечами, словно потягиваясь. Оперся спиной о стену, всем своим видом демонстрируя, что буквально сроднился с мягким креслом и не собирается покидать его подлокотник в ближайшую десятилетку. Подмигнул секретарше, обведя ее фигуру при этом показательно заинтересованным и почти сладострастным взглядом, чем даже заставил слегка зардеться (ну надо же, какие провинциальные нравы царят в центральном полицейском отделении, кто бы мог подумать!).
Похоже, именно это и решило дело.
Полковник засопел, наливаясь дурной кровью, и мрачно саданул электронной подписью по планшетной панели, визируя увольнение. Бросил сквозь зубы секретарше:
— Оформи тут! — И уже Гарику, с куда большей неприязнью: — Пошли переписывать!
Гарик философски пожал плечами, с видимым сожалением (и внутренним ликованием) вздохнул и отлепился от кресла. Шагнул в коридор вслед за полковником.
— Разумеется, Еверьян Стефанович, я все сделаю безукоснительно и как положено. Можете не сомневаться! — пискнула им вслед секретарша голосом настолько приторным, что у диабетика от него наверняка случилась бы кома.
Гарик позволил ухмылке стать чуть шире: еще одна параллель, его начлаба тоже боялись до усрачки все сотрудники. Боялись, лебезили и старались всячески угодить. Ну, кроме самого Гарика, конечно. Потому что Гарик был умнее.
Сволоча всегда ввергал в недоумение тот преувеличенный ужас, с которым представители ОЗК (да, он смотрел их выступления, и не раз, было... интересно) расписывали перед аудиторией «смерть по приказу». С заламыванием рук, стенаниями-придыханиями и прочими эмоционально окрашенными вербализациями. Словно эта смерть чем-то так уж сильно отличалась от всех прочих смертей. Хотя да, все-таки отличалась: она была куда чище многих из них.
Эти, из ОЗК, они, наверное, никогда не получали осколочную в живот. Или полную обойму плазмы в грудь с близкого расстояния. И уж тем более никогда-никогда не пытались преодолеть сопротивление собственных имплантатов, стремясь нарушить прямой приказ... Вот это действительно мерзкая смерть, грязная и мучительная. А по приказу у тебя просто останавливается сердце. Это не больно и не страшно, лишенный притока свежего кислорода мозг просто словно бы засыпает. И все. Чего тут такого ужасного?
Сволочь отодвинул кактус и сел на широкий подоконник боком. А что такого, устал стоять и сел, приказа стоять ему никто не отдавал. Оперся правой рукой о нижний край рамы. Фрамугу он открыл еще десять минут назад, и программа не возражала — в кабинете действительно становилось душновато, ведь кондиционер был испорчен еще шесть часов как. Тогда это казалось избыточной перестраховкой, почти паранойей, достойной разве что примитивных DEX’ов, но уж никак не... Однако вот пригодилось.
Сволочь чуть шевельнулся, словно ему не понравилась поза, взялся левой рукой за вертикальный край фрамуги, чтобы подтянуться, устраиваясь поудобнее. Да так и оставил ладонь на раме. Программа вроде не возражала. Хорошо. Правая сработает рычагом, левая толкательная, непроизвольный мышечный спазм, программа отреагировать не успеет. Если синхронно и ни о чем таком не думая. Должно сработать.
Десять этажей — этого точно хватит даже для кибермодифицированного организма, главное, чтобы головой вниз, тогда точно с гарантией. Не откачают, нечего будет откачивать. Нет, нет, не думать, думать об этом нельзя, он просто сидит, подставляя лицо заоконному ветерку. Просто сидит, и все, ни о чем таком не думая. Свежий воздух — это полезно и не запрещено никаким приказом. Он просто сидит. Просто дышит.
Смерти — они разные, да... (Подобрать правую ногу, чуть присогнуть, развернув коленом внутрь, чтобы случайно не зацепилась.) И ничего в них нет красивого и величественного, просто прекращение жизнедеятельности с большими или меньшими неприятными ощущениями. Лучше, когда с меньшими... (Заблокировать потоотделение в пальцах как не имеющее значения и не думать о том, для чего на самом деле это нужно, а это нужно, да, будет обидно, если в самый неподходящий момент соскользнет.)
Кто-то из древних сказал, что в смерти вообще-то нет ничего привлекательного, у нее просто очень хорошие адвокаты. Вот ведь странно, автор цитаты стерся, а сама она запомнилась. Очевидно, была записана не в базе, а в утилитарных разовых догрузках, стираемых по окончании операции. Но почему-то понравилась, вот и зацепилась там, откуда ни один кибернет ничего не может стереть. Никогда. Короткое, правда, это «никогда» получается...
(Ну вот и все. Поза правильная, мыслей никаких, чего тянуть, толчок и...)
И ни черта.
Сволочь попытался еще раз, хотя и понимал — теперь уже точно не получится. Если не получилось даже спонтанно, то теперь-то программа точно готова. Ждет. А все потому, что кое-кто слишком много думал...
Паралич. Тело словно каменное. При малейшей попытке продавливания тела за середину подоконника нарастает боль — резко, скачкообразно. Программа пытается воспрепятствовать нарушению приказа не покидать кабинет. До программы не сразу дошло, что окно тоже может быть дверью, но теперь вот дошло. И окно дверью быть перестало. А если продолжать настаивать — здесь очень быстро станет очень грязно.
Когда ты пытаешься нарушить прямой и недвусмысленный приказ, имплантаты не просто отказываются подчиняться. Процессор не блокирует их — он ими скручивает тело бунтовщика не хуже силовых лент на стенде. Может быть, даже и лучше, ибо делает это изнутри. Он выкручивает тебя, словно мокрую тряпку. Выворачивает наизнанку. Выдавливая все, что можно выдавить. А потом превращая в кашу все остальное — и тоже выдавливая. Потом начинают рваться мышцы. И самое мерзкое, что все это время ты остаешься в полном сознании. И даже последней лазейки — уйти за процессор — не остается. Он не позволит...