Грузом оказалась взрывчатка. А дополнительные пассажиры — Пророками Последнего Дня. Если точнее — адептами, собирающимися приобщиться к Божественному Пламени, и дети им были нужны в качестве входного билета, их божество обладало довольно вычурной системой оценивания праведности и неправедности и не допускало до райских кущ тех, кто не приводил с собою хотя бы пять-шесть невинных душ. Адептов было четверо, детей — тридцать два. Хватало с гарантией.
Время захвата было просчитано идеально — после старта с последней остановки на Слаксе, когда из-за резко возросшей активности местного светила (Дже-Йот был так называемым «вспыхивающим» красным карликом, отчего заслуженно пользовался у космолетчиков скверной репутацией) корабль на несколько суток вышел из зоны устойчивой связи. Место перехода в чистую энергию адепты тоже выбрали не наобум — Ригель был перекрестком многочисленных трасс, с хорошо развитой информационной структурой и огромным количеством как правительственных, так и независимых СМИ. Четыре обитаемых планеты (причем Земля Кашпински и тот же Инэй — не чета провинциальной Ферне, расположенной словно бы на отшибе, под углом к плоскостям эклиптики остальных приличных системных тел) и двенадцать станций, как минимум две из которых не уступали малым планетам если не по размерам, то уж по развитости точно. Из-за всего вышеперечисленного устроенный здесь бадабум получил бы куда больший общественный резонанс, чем случись он на орбите никому не интересного Слакса. К тому же еще и во время перебоев со связью.
Все абсолютно логично. Вроде бы.
Тогда в чем дело?..
— Ларт, ты в оружейку идешь? — В дверях маячил заразившийся общим энтузиазмом Селд. — Шеф не хочет рисковать, приказал экипироваться по форме девять! Я один не дотащу, да и расписаться там надо.
Ларт поморщился — по форме девять полагалась тяжелая полуброня. Выглядит эффектно и внушительно, а вот таскать ее на себе запаришься, да и усилена она не там, где надо, нормальные десантники ее не иначе как подгузниками с электрогрилемназывают. Но со стороны смотрится эффектно, да. Шеф не рисковать не хочет, а выглядеть некрасиво перед камерами.
— Пусть Сволочь за меня распишется, его и нагрузишь.
Ларт протянул руку, чтобы привычно погладить стоящий на столе кубок. Не погладил. Сжал пальцы в кулак, словно обжегшись. Бросил быстрый взгляд в спину киборга, как раз выходящего в коридор. Показалось, что тот сбился с шага? Или… именно что показалось?
Да хрен же его разберет. Сволочь — он Сволочь и есть.
Бонд по имени Сволочь
Кубок стоял на столе, как стоял всегда и как будет, похоже, стоять до скончания века, придавливая стопку растрепанных документов. Даже глядя мимо, даже повернувшись к нему спиной, Сволочь отлично чувствовал, где он стоит. Так стрелка компаса чувствует Северный полюс. Мягкое такое ненавязчивое напоминание — не зарывайся слишком сильно. Не надо.
Попробуй тут зарвись, когда намек такой недвусмысленный. Словно магнитом притягивает взгляд, и хотел бы, да не забудешь.
Завтра это будет уже неважно.
Ларри неплохой хозяин. Был. По-своему, конечно, и для человека. Предупреждает вот. Намекает — будь осторожен. Другой бы не стал так деликатничать, другой бы сразу… Но это же Ларри! Миляга Ларри.
Лучше бы избил.
До крови, до розовых соплей и выбитых зубов, вот этим самым кубком бы и избил. Если ухватиться за ножку повыше, под самой собственно емкостью, то гранитным основанием как раз удобно мозжить лицевые кости. В фарш, в кровавое месиво. Ткани — ерунда: сколько раз ему ломали нос, Сволочь уже и не помнил. Боль — тоже чушь, если она не ведет к сильному снижению боеспособности, ее вполне можно игнорировать. Даже сломанные кости, в принципе, не так и страшны. Зарастут. Как на киборге. Стоит лишь включить ускоренную регенерацию…
Завтра. Завтра все это станет неважным, с вероятностью 78 %. И с вероятностью 67 % уже послезавтра у бонда по имени Сволочь будет новый хозяин, а возможно, и новое имя. Другой человек сядет за этот стол, а все принадлежащие предшественнику вещи соберет в картонную коробку и задвинет подальше. Люди всегда так делают. Будет траур. Черные ленточки, много цветов, прочувствованные речи. И честные — о, какие же честные! — слова о том, что, мол, никогда не забудем…
Все люди постоянно врут — Сволочь понял это очень давно. Все и всегда. Иногда даже и не осознавая, что врут. Иногда даже и сами верят в собственную ложь. С такими сложнее всего, детектор тут не поможет — он показывает всего лишь эмоциональную искренность человека на момент произнесения, а вовсе не абсолютную истинность того или иного высказывания. Да и не бывает ее, вечной на все времена истинности.
Сегодня человек говорит тебе «Спасибо, друг!» и даже вроде что-то там обещает (нет ни малейшего смысла запоминать, что именно, ибо это белый шум, ничего из обещанного все равно никогда не будет выполнено, кто же выполняет то, что в горячке боя пообещал машине?) — а завтра визирует приказ о списании устаревшего оборудования. Потому что ему показалось, что эмоциональность этого оборудования вышла за рамки даже самой качественной программы имитации личности. Правильно показалось, кто же спорит. А лишние эмоции — это опасно, лишние эмоции ведут к лишним мыслям, у машины, даже органической и слишком похожей на человека, не должно быть никаких лишних мыслей, только приказы, только подсказанные программой алгоритмы их наилучшего выполнения. Остальное — глюк системы, опасный программный сбой, который должен быть ликвидирован как можно скорее. Желательно — вместе с носителем, для полной гарантии.
Хороший человек он был, прежний хозяин. Действительно хороший. Другой бы не стал списывать. Сразу бы вызвал кого следует, чтобы по тестам прогнали. А кому, как не Сволочу, знать, насколько легко завалить любой тест, если тестирующий специалист заранее твердо уверен в том, что ты его завалить должен. Нет, на самом деле хороший человек был. Ну а что обещал забрать с собой, когда выйдет на пенсию, и про рыбалку рассказывал, как здорово будет вдвоем на реке, без этих долбаных корпоративных секретов и баб, без крысиной возни, туманные рассветы, тишина, перламутровый плес, одинокий всплеск щукарей в камышах, птички-бабочки и все такое — ну так кто же им верит, людям-то? Белый шум. Не стоило запоминать.
Стоит помнить лишь о том, что все люди врут. Всегда.
Вот и сейчас вовсе не надо быть супераналитиком, чтобы с должной долей уверенности предсказать: через месяц все забудут о том, что был тут такой старший лейтенант и начальник отдела по имени Ларт Рентон. И что его так забавно корежило каждый раз, когда некий киборг по имени Сволочь называл его Ларри…
Лучше бы действительно избил, тогда было бы легче. Наверное.
— Захватишь еще и эту? Сумеешь?
— Конечно, Рамси.
Полуброня весит сто восемьдесят килограмм. Две — триста шестьдесят. Плюс два лучемета и два аккумуляторных ранца. Было бы об чем говорить, имплантаты не задействованы и на треть.
— Не называй меня Рамси, сколько раз просить! Это смешно! Если уж хочешь по имени, то обращайся полностью, как положено.
— Как скажешь, хозяин Селд.
— Ну и сволочь же ты!
Улыбка горчит.
А ведь старшего джорента Селда Рамштайна завтра тоже не станет. Как и еще многих и многих. Почему тебя не беспокоит это? С чего бы вдруг подобная избирательность? Неужели ты опять пытаешься вляпаться? Неужели прошлый опыт тебя ничему так и не научил? Да нет же, нет, давай просто не забывать, что Селд — хозяин всего лишь третьего порядка, не хозяин даже, а так — лицо с правом управления, а прочие вообще и к таковым не приравнены.
А давай ты не будешь врать хотя бы самому себе, а? Ври другим. Это у тебя куда лучше получается.
14. Слишком много кофе
Ларт Рентон
Ларт сверлил взглядом пустой стол (ну как пустой? По прежнему заваленный бумагами, да… Но все равно выглядящий как-то пусто и сиротливо), чувствовал себя при этом полным идиотом и злился. По большей части на самого себя, конечно. А на кого же еще-то? На шефа, что ли? Можно было бы, кто спорит… Это было бы даже как-то привычней и удобней. Только вот смысл? Начальство, оно такая зараза, что виновато всегда и во всем просто по факту своего существования, это понятно. Злость на него привычна. Но неконструктивна.
К тому же именно сейчас шеф как раз-таки был совершенно ни при чем. Сейчас виноват был Ларт и только Ларт. Причем в обоих случаях — и если на этот раз таки умудрился каким-то чудом сделать все правильно, и если опять облажался.
Ларт засопел, сдвинул бумаги на край стола. Вытащил из-под низа пухлой пачки первый попавшийся под руку бланк — что это у нас? Отчет за… ого! Поза-поза-позапрошлый месяц. Правильные полицейские обязаны вовремя сдавать отчеты, а Ларт у нас правильный полицейский, вот он сейчас все это и докажет. Возьмет и заполнит. От всей души, со всей старательностью…
Если бы Ларт писал гусиным пером — оно наверняка сломалось бы, предварительно продрав бумагу и обрызгав все вокруг чернилами. Но современную бумагу сложно прорвать, да и цельнолитой световой маркер еще попробуй сломай. Маркер стремительно летал над графами, заполняя их закорючками, Ларт не особо вдумывался в содержание, голова была занята другим. Опомнился, только когда понял, что дошел до конца оборота и успел трижды расписаться. Надо же! Менее пятнадцати минут заняло, и зачем было тянуть четыре месяца?
Отчет полетел в ящик «исходящие». Ему на смену из толстой стопки тут же был выдернут новый. Ларт старательно прилип взглядом к строчкам, заполняя все подряд — лишь бы был повод не поднимать головы и не видеть пустого стола.
Конечно же, стол Ларта вовсе не был пуст. Монитор комма на нем стоял по-прежнему, и по-прежнему возвышалась груда бумаг, грозя в любую секунду погрести неосторожного посетителя под шелестящим оползнем. Может быть, сегодня эта груда возвышалась даже более прежнего — потому что теперь ее уже не придавливал своим гранитным основанием злополучный кубок.
Ларт засунул его в нижний ящик стола — вот сразу как вошел, увидел словно со стороны, и аж затошнило, как мерзко сделалось. Трусость, да. А никто и не спорит. Не утверждает, что это не так. Ларт первым же согласен признать — да, именно что. Он струсил. Сдался. Выкинул белый флаг.
Просто слишком уж сильным оказался контраст. Слишком резко напомнили…
Пока допрашивал Мэнни, пока ломал голову над завтрашней операцией и странным поведением Сволоча — успел забыть о всей той ночной мерзости. Успел снова почувствовать себя человеком. А вошел, увидел и… не выдержал. И запрятал в самый нижний ящик, подальше, пока не видит никто. Чтобы не напоминало каждую секунду. при каждом случайном взгляде. Только ведь все равно уже не поможет.
Глупо, да, глупо! Как требование не думать о белой обезьяне. Но точно так же глупо было и оставлять его на столе — в качестве напоминания. Словно можно на самом деле забыть, каким запредельным паскудством оборачивается иногда непродуманное слово, на первый взгляд безобидное, брошенное сгоряча и в запале паршивого настроения. Словно это вообще возможно — забыть, как издевался над беспомощным, над тем, кто не может ответить.
Да, свидетелей нет — кроме Сволоча, а он-то точно не проболтается. И хорошо, что ребята не видели своего начальника таким. И никогда, будем надеяться, не увидят… но ты-то сам знаешь. И помнишь. И глупо врать самому себе, что не хотел, что случайно, что совсем не думал… Думал. И хотел. Отомстить хотел — за то, первое унижение, когда запаниковал и вынужден был чуть ли не на ручках тащить… за то, в чем, собственно, тоже виноват был сам и только сам. Отомстить. Размазать, унизить — но без драки, без крови, чтобы остаться чистеньким, словно бы и ни при чем.
Ну и кто же ты, Ларри, после этого?
К черту!
Новый отчет полетел в корзину, маркер забегал по следующему. Сволочь стоял в своей нише, как всегда глядя в стенку прямо перед собой, Ларт буквально всей кожей чувствовал его укоризненно-осуждающее молчание. Больше в кабинете никого не было, только сидели на диване странными обрубленными тушками без голов и ног три комплекта полуброни — шлемы лежали отдельно, на столе у Селда.
Ларт боялся, что отсутствие кубка заметят. Начнутся вопросы, подначки — а куда это, мол, подевалась твоя краса и гордость? Был готов небрежно отмахнуться, как от пустяка какого. Даже придумал фразу, смешную такую, остроумную… вспомнить бы ее еще только. Впрочем, незачем вспоминать — ребята не заметили. Никто не заметил.
Кроме Сволоча.
Вот он — заметил, да. Но ничего не сказал — да и что он сказать мог, без приказа-то? Его же не спрашивали! Правильный киборг молчит, когда его не спрашивают, а спрашивать Ларту хотелось меньше всего. Но заметил, тут сомнений не было, губы поджал чуть сильнее и лицом потемнел. А когда броники по дивану рассаживал, искоса так своими рыжими гляделками полыхнул, что Ларт сам взгляд отдернул, словно пойманный за подглядыванием. Стоит вот теперь. Молчит. Боится, но осуждает. Но боится. Молча. Ну правильно, он ведь последнее время пытается подстраиваться, идеальный киборг, любо-дорого, если мелких нарываний с именем не считать.
За неделю — ни единого неверно понятого приказа, ни одной разбитой чашки. И даже кофе приносит почти без горки. Не то что раньше, когда поднять стакан, не расплескав, мог только другой киборг, но уж никак не Ларт. И на документы такие переполненные стаканы больше не ставит. И этот вечный напряженно-затравленный взгляд — я правильно сделал, хозяин? Ты не будешь меня бить? И единственный след былой вольницы — вот это самое «Ларри». Через слово, как заклинание. Словно других имен в его базе вообще не осталось. Словно для него очень важно — сохранить хоть что-то, остальное-то ты отобрал.
Ларт и сам не заметил, как стал ждать этих «Ларри», отгоняя паническую мысль о том, что будет делать, если в своем стремлении стать идеальным Сволочь откажется еще и от них.
Потому что если бы этот гадский киборг еще и обзываться прекратил — стало бы, наверное, совсем тошно.