А вот дальше начались сложности.
Черно-желтый флаерок скакал безумным кузнечиком через три полосы в шестую, из нижне-правого в верхне-левый и обратно, словно за его штурвалом сидела блондинка в розовом топике, уверенная в неотразимости своих аргументов шестого размера для любого авиаинспектора. Ларт устал материться и дергаться уже на первом десятке перестроений, а потом просто шел с небольшим отставанием по верхнесреднему коридору, надеясь на лучшее: или гардисту когда-нибудь надоест стрекозлить и он выберет более или менее ровную траекторию, или же надоест судьбе и он во что-нибудь врежется, избавив Ларта от части хлопот. Причем чем дальше, тем второй вариант начинал казаться Ларту все более и более привлекательным.
Гардист, однако, вежливости не проявил и так ни во что и не врезался. И хорошо, потому что одно дело опорная вышка или рекламный бакен, и совсем другое пассажирский аэробус. Такого Ларт не заказывал.
То ли гардисту надоело, то ли напугала близость вероятной аварии — но, увернувшись от рейсового буса, черно-желтый флаерок пошел ровненько, без вихляний, как по ниточке. И даже скорость соблюдая вполне себе городскую. Так ровно и законопослушно, что Ларт даже забеспокоился — а не получил ли гардистик по секретной гардистской связи оповещение о приближающейся засаде авиа-патруля? Пришлось потратить несколько секунд на сканирование карты под полицейским доступом. Сканер не обнаружил ничего подозрительного, и Ларт решил, что, подставляя голову под секатор, глупо беспокоиться о перхоти.
Аккуратно прибавил газу, аккуратно обогнал — ну, почти обогнал, — и аккуратно уронил тяжелую корму реквизированного пикапа аккурат на лобовое стекло черно-желтого флаерочка. Переключиться сразу на задний ход ему не удалось, конструкция безопасной во всех отношениях семейной машины подобных трюков не предусматривала. Только мгновенный сброс скорости — за ради той же самой безопасности. До нуля, что при движении в потоке мало чем отличается от того самого заднего хода.
Ларт не знал, что будет делать потом, когда оглушит гардиста (а оглушить придется, чтобы получить хотя бы небольшую фору во времени) и освободит Сволоча полицейским жетоном — приказы полицейских приоритетнее любого приказа любого хозяина любого уровня и даже представителя «АванGARDa», он потому и ждал перепрописки хозяина, потому и составил свое заявление об уходе так, чтобы его ни в коем случае не подписали. Сегодня жетон был ему еще нужен, и нужен в рабочем состоянии. Отменить приказ Шефа жетон бы не помог, там оба закона работали в связке и резонансе, усиливая друг друга — и приоритетность хозяев, и законы внутриучастковой иерархии. Шеф был приоритетнее по обоим пунктам, против него жетон бы не сработал. А против постороннего гардиста — легко. Гардист в этом отношении ничуть не лучше и не хуже любого другого хозяина — и точно так же мало значит.
Ларт не знал, что будет делать потом, но понимал, что красиво и пафосно уйти в закат вдвоем (напарники навсегда, как в финальных кадрах пошлого сериала!) не получится. Нет, оно могло бы получиться — но только в том случае, если гардист будет мертв. И никому ничего не сможет уже рассказать. Но этот вариант Ларт рассматривать даже не собирался, а все остальные… скажем так, они не выдерживали и малейшей критики.
Начать с того хотя бы, что Ларт не умеет изменять отпечатки пальцев и рисунок сетчатки, а значит, он будет лишней обузой. Узнаваемой обузой. Сволочь должен уходить один, тогда у него больше шансов. Рвать с планеты первым же попавшимся… или не первым — Ларт не хотел знать подробностей. Так, на всякий случай. Нет, сам он тоже не собирался сидеть и ждать, пока Шеф исполнит свою угрозу, в Новобокайде можно долго играть в кошки-мышки с полицией, особенно в районе доков. Да и северный континент, в конце концов, чем не вариант, а у Маньячины наверняка найдется не одна запасная норка. Ха! Зная Маньячину — не одна дюжина запасных норок.
Ларт не знал, что будет делать потом. Он знал другое — что если сейчас не сделает ничего и позволит начальственному засранцу за просто так убить не просто отличного напарника и копа, но и просто хорошего человека (да, человека, и плевать Ларту на его программы и имплантаты с участковой высотки!), он больше уже не будет тем Лартом, отражение которого ему хотелось бы видеть в зеркале во время бритья. Потому что есть вещи, которые человек просто не может сделать.
Или — не сделать.
35 Семейный подряд
Вустер Дживс и Селд Рамштайн
Она довезла их до самого трапа — хотя вообще-то посторонний транспорт на взлетное поле не допускался. Но перед ее маленьким невзрачным фургончиком с одинаковой резвостью распахивались створки ворот, поднимались шлагбаумы, исчезала силовая сетка и втягивались в бетонное покрытие хищные зубастые пасти стопорников.
Дживс был уверен, что они не успеют, — когда она предложила их подбросить на рейсовый челнок, до отлета этого самого челнока оставалось менее двадцати пяти минут, а до космодрома по самым оптимистичным прикидкам не меньше часа (и это, заметьте, были прикидки Селда). Дживс был уверен, что успеть при таких раскладках невозможно — и ошибся. Они успели.
И даже прыгать почти не пришлось. Ну, почти.
Трап только-только начал втягиваться, когда она у него тормознула, чуть не протаранив опорные корабельные стойки, с визгом и заносом-разворотом на сто восемьдесят градусов, — как раз так, чтобы боковая дверь, открывшаяся при экстремальном торможении, лязгнула о перила, а их с Селдом буквально вышвырнуло на ступеньки поднимающегося трапа.
Они успели. Хотя это было уже совсем неважно.
И — хотя это тоже было совсем неважно — Дживс обернулся к ней на уползающих вверх ступеньках и крикнул:
— Спасибо!
Она не обернулась. И взглядом их тоже не провожала. И не улыбалась. Вот Алик — тот да, таращился своими выпуклыми черными маслинами и лыбился во все тридцать два (или сколько ему там положено по недозубастому малолетству?), нетерпеливо подпрыгивая на сидении рядом с водительским, а она смотрела в сторону. Но все же ответила — дернула плечом, поморщилась и раздраженно мотнула гривой тонких разноцветных косичек с вплетенными светодиодами и проводками. И Дживс скорее угадал по этому резкому отрицающему жесту и раздосадованному движению губ, нежели расслышал:
— Чем могли…
А потом затемненное боковое стекло поползло вверх, надежно отгораживая и юного кучерявого гения на пассажирском сиденье, и его странную мамашу со столь говорящей фамилией. Фургончик рванул с места так резко, словно скорость еще оставалась важна и что-то действительно значила. Трап втянулся полностью, сомкнулись герметичные створки за спинами, окончательно отрезая и оставляя в прошлом и космодром, и быстро удаляющийся фургончик со странной парочкой. А их с Селдом уже встречал в шлюзовой камере переполненный благородным негодованием бортпроводник, пафосный и гордый, словно швейцар в швейцарском банке: шел прогрев двигателей или какая другая не менее важная предполетная подготовка, при осуществлении которых всем порядочным пассажирам уже давно пора было сидеть в своих креслах и быть пристегнутыми по всем правилам пассажирского этикета. В том числе и тем из этих самых пассажиров, которые имели вопиющую наглость опаздывать.