Сан-Августин встретил неласково. Ариета не был первым, кто бежал с захваченной французами Кубы. Селению басков, оказывается, крупно повезло, что они жили неподалёку от Гаваны. Французский губернатор, родственник королевской фаворитки Монтеспан, начал с селений в глубинке, принимая все возможные меры для пресечения распространения слухов о зверствах своей солдатни. И лишь затем взялся за окрестности Гаваны. Послушав всего несколько историй от товарищей по несчастью, таких же рыбаков, как и он сам, только испанцев (а впрочем, какая сейчас разница — испанец, каталонец, баск…) Ариета невольно задумался. Для чего такая жестокость? Ведь французы же, не турки! Такие же католики, в те же церкви ходят молиться, а ведут себя так, будто дружно поклялись вконец извести население Кубы…
…Ариета бросил в воду очередной камушек. Погода стояла тихая, ветра не хватило бы наполнить даже парус лодки — единственного его имущества. Строиться на побережье алькальд Сан-Августина почему-то запретил, а в городе всем крыши над головой не нашлось. Так и жили с дочкой в хибарке из пальмовых листьев. Ходили на промысел, да вот продать улов получалось редко. Слишком много рыбаков в одном месте — плохо. Приходилось самим питаться рыбой да бананами. Слава Богу, они хоть достойно прокормиться могут. А недавно пришла целая флотилия рыбачьих лодок, имевших на борту кроме самих рыбаков беженцев из глубины острова — крестьян. Так те вовсе устриц собирают, чтобы с голоду не помереть. И того скоро не хватит, если так пойдёт и дальше. Потому Ариета не удивлялся косым взглядам, бросаемым на него жителями Сан-Августина. Ещё немного — глядишь, начнут гнать пришлых взашей.
— Отец! — от костерка послышался звонкий голосок Хосефы. — Идите ужинать, я рыбы нажарила!
Её стряпня, конечно, совсем не то, что выходило из-под умелых рук Матильды или Терезы, но девчонка старается. Через пару лет, когда в возраст невесты войдёт, может, и научится вести хозяйство как положено.
Если ей позволят дожить до этого возраста. Французы насиловали девчонок и помладше Хосефы…
Жареная рыба, кусок маисовой лепёшки (настоящее лакомство, сегодня удалось обменять свой улов на целых четыре штуки!) — негусто, но и того могло сегодня не быть. Когда налетел шторм, Ариета несколько дней не мог ходить в море, и они с дочерью до нитки промокли в хилой лачуге, стараясь не обращать внимания на бурчавшие от голода животы. Хорошо хоть при первых же признаках надвигавшейся непогоды лодку успели вытащить на берег. И хорошо, что шторм не снёс начисто пальмовые шалашики рыбаков. Тогда пришлось бы снимать мачту, переворачивать лодку, кое-как укреплять и прятаться под ней… Будь проклят этот скряга алькальд!
Свежезажаренная рыба обжигала пальцы, но Ариета не чувствовал боли.
«Надо уходить».
— Что, отец?
Ариета так был поглощён своими невесёлыми мыслями, что не заметил, как сказал это вслух.
— Надо уходить, дочка, — повторил он. — Здесь нам никто не рад.
— А… куда? — Хосефа хоть и славилась среди поселковых девочек как дерзкая на язык, но задавать столько вопросов старшим было не принято. Потому она смутилась от тяжёлого отцовского взгляда.
— Не знаю, — честно ответил Ариета. — В Кампече. Или в Веракрус. Можно было бы в Сан-Хуан, да его пираты, того глядишь, себе заберут… Где разрешат дом поставить, там и осядем. Пока есть рыба в море, с голоду не помрём.
Хосефа отвела взгляд, не решаясь расспрашивать отца дальше.
— Завтра в море выйдем, — Ариета ответил на незаданный вопрос дочери. — Всё, что поймаем, навялим — и в путь. Хорошо бы ещё лепёшек достать, но это уж как повезёт.
— Пекарь Педро из города обещал мне давать по две лепёшки за корзину рыбы, — напомнила Хосефа.
— Держись от него подальше, — нахмурился отец. — Я и раньше, в благословенные времена, слыхал про этого Педро… всякое. А сейчас, когда столько голодных девчонок тут крутится, он и вовсе стыд потерял. Те-то ладно — испанки-голодранки. А ты? Не забывай, кто ты есть!
Дочь закусила губу. Дворянская честь — дело доброе. А слово отца вообще закон. Не забывать, кто такова… Французы ведь не смотрели в родословную Терезы. Им и в голову прийти не могло, что где-то есть на свете рыбаки-дворяне…
— Пойдём в Кампече, — решил Ариета. — Я там бывал, вроде бы можно устроиться.
И замолк. Надолго.
…Неделю спустя рыбачья лодка под парусом уже миновала крепость Сан-Маркос и взяла курс на юг…
Хуанито Перес.
«Вот смешно-то! Ружьё французское, а по своим стреляет!»
Французское ружьё досталось ему в бою. Когда проклятые лягушатники догадались послать в очередной рейд по испанским деревушкам французских пиратов. Из тех, что не рискнули пойти в Сен-Доменг, то есть, отребье из отребья. Ну, а что такое моряк в лесу, Хуанито уже слышал, а теперь увидел воочию. Надо отдать разбойникам должное: драться они умели. В открытом бою. Только много ли навоюешь, если тебя из-за каждого дерева могут огреть по башке, угостить свинцом или рубануть дьявольски острым мачете?.. Так их и перещёлкали, даже на племя не осталось. А ружьё Хуанито снял с плеча француза, так и оставшегося стоять пригвождённым к стволу длинным мачете: мало кто из его односельчан умел метать это оружие не хуже ножа.
Французы меньше, чем полком, не рискуют путешествовать по Кубе. Горит, горит у них землица под ногами. Таких, как Хуанито — тысячи. А могло бы вовсе не быть, если бы лягушатники были поумнее. Вон, как пираты Сен-Доменга. Вроде бы разбойники — а простых людей, что на земле работают, не обидели. Даже налоги вроде бы снизили тем испанцам, кто не пожелал убраться с острова. А ихняя главная пиратка будто бы даже смертную казнь установила за обиду своих крестьян… Может, врут люди. А может, и не врут. Но свой кусок земли Хуанито не променял бы ни на какие Сен-Доменги со всеми сниженными налогами. Если бы не пришли французы.
Поначалу-то вовсе не так и плохо было. Сеньор сбежал, кабальные-то обрадовались, что теперь на себя спину гнуть будут. Вольные, вроде самого Хуанито, имевшие свою землицу — те не больно были рады. Мол, посадят в Гаване вместо губернатора-испанца губернатора-француза, и какой ещё налог тот брать станет… Ну, присягнул Хуанито на верность французскому королю Луису, как вся деревня, и стал жить дальше. А жил он по деревенским меркам весьма и весьма неплохо. За десять лет из бедного арендатора сделался одним из самых зажиточных крестьян Орьенте. Всё своим трудом! А в прошлом году ещё и четырёх негров прикупил — отец-то хоть и крепкий ещё старик, а всё равно годы своё берут. Братья женились и ушли в другие деревни. Так что негры ему вовсе не помешали. Сам Хуанито горбатился на своей земле наравне с ними, и это никого не удивляло. Староста-то тоже пашет-сеет-собирает не чужими руками, хотя сам имеет двух рабов… Так бы, глядишь, и держал Хуанито крепкое хозяйство. Если бы не чёртовы французы и их прихлебатели из своих.
Староста сразу смекнул, в чём его выгода. Потому и натравил солдат на Хуанито — мол, дерзкий вольнодумец, поносил французского короля и — страшно подумать! — даже поговаривал: мол, не мешало бы сеньора вице-губернатора на ближайшем суку вздёрнуть… Когда солдаты ворвались в дом, семья ужинала. Разговаривать с «бунтовщиком» никто не собирался: сразу давай хватать и бить. Хуанито был не из тех, кто позволяет лапать жену и кровянить себе физиономию, но их с отцом всего двое. Двое взрослых мужчин против восьмерых солдат, чьё ремесло — убийство… Как долго его били, Хуанито не помнил. Видимо, сочли мёртвым и бросили на дворе, рядом с трупом отца. Очнулся он от жуткого крика и запаха дыма. Через силу заставил себя разлепить распухшие веки… Горел дом, возведенный своими руками. Дом, в котором — как он надеялся — будут жить его дети и внуки… Крик повторился… Нет. Не будет у него ни дома, ни детей. Хуанито успел ещё расслышать хлопки выстрелов и гогот французов… «Сволочи…» — это была его последняя мысль перед провалом в беспамятство.
Кто, когда и как перетащил его в чей-то дом, осталось загадкой. И вообще, кому могла прийти в голову мысль искать живых на его дворе? Хуанито ещё не скоро смог разумно воспринимать происходящее. Несколько недель окружающие были для него странными тенями на тёмно-багровом фоне, казавшимся ему адским пламенем. А когда вернулась способность соображать, он узнал дом братьев жены. Родственники рисковали, пряча у себя в доме «бунтовщика»: если прознает староста, лебезивший перед французами, им тоже несдобровать. Разорением дома и уничтожением семьи Пересов захватчики тонко намекнули, какая судьба ждёт всех непокорных. Но если верить словам — пусть тихим, произносимым лишь по вечерам, в кругу семьи — деревенские были обозлены до опасного предела. Французы выгребали у крестьян всё до последнего зёрнышка, а тех, кто противился — уничтожали с жестокостью, поражавшей даже привыкших к насилию испанцев. Хуанито вообще засомневался в том, что у француза-губернатора всё в порядке с головой. Ибо нормальные люди так себя не ведут даже в захваченной стране. Ну, а когда лягушатник издал приказ о лишении крестьян права на владение земельными наделами — идиотизм полнейший: земля отныне могла принадлежать либо сеньорам, либо церкви — терпение лопнуло. И французы теперь в полной мере осознали на своей шкуре значение испанского слова «герилья». Но первыми на ближайшем суку повисли проклятые французские подхалимы вроде ненавистного старосты.