Пройдя еще пять верст, они в третий раз увидели сооружение, похожее на грудную клетку выброшенного на берег обглоданного стервятниками кита. Впечатление было такое: сколь ни шагай на просеке — день, два, три, — через одинаковые расстояния снова и снова будут возникать эти ребристые остовы.
Идти дальше не было смысла. К тому же прорвались, наконец, цепляющиеся за макушки деревьев брюхатые тучи и огромными пушистыми хлопьями повалил снег, ложившийся на все предметы невесомо и рыхло. Охотиться в такую кидь было бесполезно: зверь спрятался в норы, птица забилась в недоступную колючую дебрь. Поняв это, выползли из леса собаки и с опущенными хвостами побрели уныло за хозяевами. От снега они стали толстыми, как бараны.
Перед тем, как поворотить в домашнюю сторону, охотники остановились под шатровой елью попить чайку. Зеленые раскидистые лапы надежно укрыли их от снега, а в двух шагах будто молоко лилось, затопив весь мир.
Прихлебывая чай, Валера произнес:
— Да, делать тут нечего, Никола. Ты прав. Надо перебираться в другой лес. Не податься ли на Мулымью? Полтораста верст. За три дня одолеем.
— У нас был уговор, — не сразу ответил Никола. — Если у избушки не возьму ни одного соболя, возвращаюсь домой. Так что не обессудь…
— А я не солоно хлебавши воротиться не могу, — произнес Валера. — И душу еще не отвел.
IV
Снегу навалило с сидящую собаку, и до Мулымьи он тащился убродом четыре дня. Избушек по пути не было, ночевал под открытым небом у нодьи. Постель — из еловых веток, укрывался изрешеченным искрами суконным одеялом. И ничего — даже насморка не схватил.
Но зверя по-прежнему не было, и Валера в конце концов потерял веру в себя и в лес, по которому брел. А без такой веры — пиши пропало. Не видать удачи как своих ушей. Всепожирающей страстью, непоколебимой уверенностью в то, что зверь в лесу есть, бродит где-то совсем рядышком и через мгновение-другое выскочит на выстрел, охотник как бы гипнотизирует его, и зверь появляется, сам выходит навстречу погибели. Изверившегося человека зверь обегает за сто верст стороной.
В Мулымьинских лесах хватило одного дня, чтобы понять, что и тут он ничего не добудет. Кончался хлеб. Выходя из поселка, он рассчитывал на подножный корм: глухарей, копалух, рябчиков, но дичь оказалась до времени перебитой и пришлось пробавляться одним хлебом. Без мясного приварка надолго ли хватит десятка буханок? Кобре теперь перепадали малые крохи.
Надо было ворочаться в избушку: и припас кой-какой там остался, и поселок был уже не за горами.
По дороге прихватил скрипучий мороз градусов под сорок. В воздухе зависла белесая колючая дымка, сквозь которую мутно желтели сцепившиеся олимпийскими кольцами сразу три солнца. Резиновые сапоги залубенели, того и гляди треснут на сгибах. Самое же неприятное было то, что в такой мороз нельзя ни присесть, ни прилечь — враз закоченеешь и никакая нодья не спасет.
Перемерзший снег пересыпается песком, засасывает ноги. Тяжело брести. В голову лезут разные воспоминания. Прежде Валера обычно гнал их от себя, чтобы не тревожили душу, а сейчас дает воспоминаниям волю, ворошит прошлое — кто же он такой, откуда взялся?
В предпоследний военный год умерла от недоедания мать, двумя месяцами раньше пришла похоронка на отца. В день материных похорон в квартире появился козлобородый, с выгнутой горбом спиною старик — отец матери. Объявив, что всех троих ему поднять невмочь, он выбрал для себя самого заморенного внука. Им оказался Валерка. А сестру и старшего братишку свел в детдом. Как они там существовали, среди чужих, Валера плохо представляет, однако, к его удивлению, не только выжили, но еще и в люди вышли: брат — физик, доцент, известный среди специалистов даже каким-то открытием. Сестра тоже не рядовая: заведующая детским садом.
Дед его любил и жалел. Радуясь резвости внука, не взыскивал за шалости и плохую успеваемость. И внук вскоре стал сущим разбойником. Сколько окон он перебил в школе, сколько парт испортил, сколько носов расквасил! Вскоре терпение учителей кончилось, и они собрались на педсовет, чтобы решить судьбу Валеры. Все были единодушны: в школе ему не место. Лишь учитель физкультуры и военного дела высказался против.
Совсем еще молоденький парнишка, порывистый, веселый, с копною соломенных волос на голове, учитель сам мог бы еще сидеть за школьной партой, однако уже успел повоевать и получить ранение в правую руку. Звали его Николаем Ивановичем. В одном классе он рассказывал, как на сером жеребце в яблоках, с шашкой наголо скакал в кавалерийскую атаку, в другом — как залетел в танке чуть ли не на полтораста верст в тыл врага и какого шороха там наделал. Подвешенная на черную перевязь искривленная рука не позволяла сомневаться в правдивости его рассказов. Впрочем, не будь этой перевязи, ребята тоже верили бы каждому его слову. Николай Иванович внес в их жизнь то, чего они не знали с самого начала войны: праздники. Позабыв о голодном брюхе, ребятишки на его уроках то исступленно бились самодельными шашками, то с деревянными винтовками ходили в штыковую атаку, то, разделившись на «красных» и «белых», вели войну по всей деревне и даже за ее пределами: на возвышенностях установлены огневые точки, на деревьях сидят наблюдатели, а по-за огородами ползком и перебежками в тыл «белых» пробирается «красная» разведка и одним из рядовых бойцов в ней идет бесстрашный Николай Иванович.
На педсовете Николай Иванович пообещал из Валеры сделать человека. В следующее воскресенье, вооружив мальчишку взятым из военного кабинета боевым карабином, повел его по первозимку в лес на охоту. Сам тоже был при оружии. В заплечном мешке ворошилась вислоухая лохматая собачонка с такими короткими ножками, что при самостоятельном продвижении ее брюхо чуть ли не волочилось по снегу. Звали уродца Тяпой. Валера был уверен, что в лес взяли Тяпу для забавы. Но вот они набрели на свежий лосиный след, и Николай Иванович вытащил собачонку из котомки. Звонко лая, овчинной рукавицей запрыгала она по снегу и пропала с глаз. Николай Иванович оставил Валеру в засаде, а сам тоже исчез. Много ли, мало ли прошло времени, вдруг в клубах снега черною тучею вынесло на Валеру лося. Изо рта — пламя, из ноздрей — дым, летели во все стороны громы и молнии, и метал их не кто-нибудь, а Тяпа, оседлавшая Ильей-пророком тучу. Валера в страхе закрыл глаза и, прибавляя грому, нажал на спусковой крючок. Когда снова открыл их, туча уже пронеслась. В воздухе серебрилась снежная пыль, раскачивались лапы на молодых елках, за которые укатился гром.
Через полчаса настигли лося. Он лежал на чистом месте, повернув к охотникам увенчанную тяжелыми рогами голову. Снег вокруг него набухал красным, Тяпа неистовствовала перед горбоносой мордой, норовя ухватить ее за бороду.
— Сам прикончишь? — уважительно спросил у Валеры учитель.
— Ни-и! — замахал руками ученик и поворотился спиною к зверю.
Ночью учитель с Валериным дедом на дровнях вывезли лосиную тушу из леса, на дедовом подворье разделали ее и поделили на троих. Впервые за многие годы Валера познал опьяняющее состояние сытости, впервые запохрустывали, запозванивали в кармане денежки, ибо большую часть мяса они с дедом распродали — много ли надо на двоих? Лес потянул с неодолимой силой. Чтобы не препятствовали ходить на охоту, выправился по всем статьям в школе.
С того дня, считай, и начал кормиться с ружья. И очень даже неплохо. Во всяком случае, когда стал работать и получил первую получку, она его ничуть не поразила: держал в руках пачки и потолще. Постоянное сравнение способов добычи тех и этих денег мешало жить. Бывало, сидит на педсовете или ведет урок на школьных задворках под открытым небом и вдруг вспомнит: все, что получит в конце месяца за свой муторный труд, в тайге он может заработать одним выстрелом, вспомнит это, и сразу весь свет станет не мил.