— Насквозь фосфором пропитался, — подытожил Сан Саныч. — Вернешься в город, можно на спички тебя пускать.
— Вот было бы хорошо пустить себя на распродажу хоть в качестве спичек. Из чего-то надо же платить «птичьи алименты», будь они неладны. Несколько мильенов головок из меня должно получиться. Ого-го, и на себе, оказывается, можно неплохо заробить.
— Как нынче ловилось? — поинтересовался кто-то.
— Ловить тут очень даже можно, пять все-таки речек под рукой, но турист проклятый одолел. Сказывают, из-за пожаров южнее по Уралу его нигде нынче не пускают, вот он весь и прикатил на Полярный. Прет и прет по Бур-Хойле. Каждый день не по одной группе. Из Москвы, Львова, Челябинска, Свердловска и черт знает еще откуда. Свердловчане в трехстах метрах отсюда посадили плот и никак не смогли снять, бросили на произвол судьбы. Можете сходить полюбоваться. Классное сооружение: с рулями, с палубой для рюкзаков… Вот и побаивался все лето развернуться по-настоящему с рыбалкой-то. Одно найдешь, другое потеряешь. Найдешь рюкзак рыбы, а потеряешь всю базу. За нее в десять лет не рассчитаться. Словом, далеко я не бегал, в ближних ямках шурудил… Никак я не пойму этого туриста. Целый год упирается на производстве, собирает по копейке капитал, чтобы летом отправиться в отпуск не куда-нибудь на юг, а в наши забытые богом места. А здесь снова упираться, пахать, да еще пострашнее, чем на производстве. Думаете, он отдыхает в походе? Как бы не так! Понаблюдал я за ним. Встает ранехонько, словно по гудку. Не успеет позавтракать, ноги в руки — и полный вперед! А рюкзачище, как валун, его давит — аж землю носом клюет. Дождь ли, снег ли — шлепает в своих разбитых кедах. Попискивает только в них. Болотные сапоги редко у которого имеются. На ночлег останавливается уже в потемках. Дрожит, как каторжанин. Да и вообще на каторжанина шибко смахивает: оборванный, заросший, голодный. Все лето у меня попрошайничал: то ему крупки продай, то сухариков, то сахару. Ладно, Галина Николаевна разрешила продать часть продуктов, а не разрешила бы, что бы он делал?.. А уж как он ночь проводит, вовсе представить не могу. Без печки в палатке собачий холод. Правда, спальник у него почти всегда имеется, но уж больно несерьезный: узенький, тонюсенький, рассчитанный, видно, на черноморский климат. Нагляделся я на туриста и рассудил: ежели бы за такой отдых даже деньги платили, ни за что бы не согласился так отдыхать
— Ведь врете, пожалуй, — вмешался Андрей, у которого рассказ завхоза вызвал недобрые чувства. — А вы что делаете?
— Кажись, в точку попали, — с любопытством поглядел пан Шершень на нового человека. — Действительно, я отдыхаю. И как раз за плату. Российская ставка у меня не шибко богатая: всего-то сотенка, но приплюсуйте к ней восемьдесят процентов коэффициента, семьдесят северных да сорок полевых, и ничего, вроде бы можно отдыхать за такую мзду. Но только отдыхать — не упираться. Да, самую-то главную статью дохода я и позабыл упомянуть. Хариусы! Их тоже надо сюда прикинуть. Шестьсот штук уже завялил. За оставшиеся дни надеюсь еще полторы сотенки прибавить. Да бочку малосолом набью. В прошлом году в Воркуте я по полтора рубля за штуку пускал. Прямо на дому с руками отрывали. А нынче ввиду чрезвычайных обстоятельств — «птичьих алиментов»— придется поднять цену до двух рублей. Не пускать же в самом деле себя на спички.
— Надо бы пробу снять с твоей продукции. Может, никуда не годится, — хохотнул Валера-вездеходчик.
— Виноват, что сам не догадался угостить.
Выбравшись из-за стола, пан Шершень вышел из палатки и вскоре вернулся, неся беремя вяленых рыб. Высыпав их на стол, выбрал самого большого хариуса с невынутой еще распоркой и, подняв его над головой, торжественно провозгласил:
— Хорош он бывает и в живом виде: сильный, проворный, холодный, но вот таким, высушенным на солнце, им просто не налюбуешься.
— Так значит, пан Шершень, нынче тебе конкуренты сильно мешали? — высунулся из-за укрытия Гена.
— Это туристы-то, что ли, — намолчавшийся за лето не мог наговориться пан Шершень. — Не сказал бы. Отшивал я их запросто. Ловлю как-то на кораблик. На противоположном берегу появляется турист, тоже с корабликом. Я снимаю с крючков одного хариуса за другим, а у него хоть бы для смеху раз дернуло. Турист и кричит мне: «Поделись, пожалуйста, опытом столь удачного лова. Кораблики рядышком плавают, на ваш цепляются, на мой — нет. В чем же дело?» — «Могу поделиться, — отвечаю. — За полсуток до рыбалки я смазываю свои мушки медом. Вот на мед и прет рыба». — А ежели меду нет?» — с недоверием выпытывает турист. «Как раз теперь нахожусь в такой ситуации: кончились медовые запасы. Но голь на выдумки хитра: перешел на сахар. Варю из него густой сироп, вроде как бы для варенья, и палочкой намазываю его на мушки. И знаете, вполне заменяет мед. Клюет ничуть не хуже, чем раньше». — «Неужто?!» — «Какой мне смысл врать?» Гляжу турист сматывает леску и быстрее, быстрее в лагерь… варить сахар. Ежели в его группе сыскался хоть один опытный человек, воображаю, сколь смеха было… А вообще-то я с ними много не разговариваю, стараюсь побыстрее спровадить с Пятиречья подальше. Спускайтесь, говорю, километров на пять ниже, там и хариусов больше, и таймени пудовые водятся.
— Водились, — поправил Сан Саныч. — Пять лет назад шестидесятиградусные стужи проморозили рыбные ямы до дна и все таймени в них погибли.
— Это я знаю. А туристам про тайменей говорю, чтобы побыстрее убирались подальше.
— За такие проделки вам еще никто морды не начистил? — хмуро осведомился Андрей.
— Нет, бог миловал. Да и деликатный народ этот турист. Коли быть справедливым, ни на копейку вреда мне не принес. Вот муха — другое дело. Попортила она мне крови за лето. Забралась как-то под полог, и всю партию пришлось выбросить. Штук, поди, сто. Обнаружил муху, когда в рыбе уже черви копошились.
— Не сваливай, Аркадий, на муху. Исключительно по нашей вине гибнет рыба, — гнула свое Галина Николаевна. — Как дикари, удержу у реки не знаете. Хлещете и хлещете спиннингами, наворочаете такую гору, что потом не в состоянии ни съесть, ни обработать, ни сохранить. Давно уже пора на хариуса ввести лицензии: одна-две рыбины в день на человека — столько, сколько может сам съесть. Иначе на восточном склоне Полярного Урала скоро не останется ни одного хариуса. Нет вот его на западном склоне.
— Как, на западном склоне нет рыбы? — удивился Андрей.
— Шаром покати — совершенно пусто, — с готовностью подтвердил пан Шершень. — В прошлом году всей партией за сезон десяти хариусов не поймали, исхлестав там не менее полусотни рек. Я уже хотел себя банкротом объявлять, да вот Сан Саныч спас: отпустил на десять дней сюда, за хребет, порыбачить.
— И зверя на той стороне никакого не встретишь, — добавил вездеходчик.
— Довольно странно все это слышать, — озадаченно проговорил Андрей. — В литературе я не раз читал о том, что западный склон Уральского хребта во всех отношениях богаче восточного: и растительностью, и рыбой, и зверем, и птицей. Да и сам имел возможность убедиться в этом. Года три назад ходили мы в турпоход на гору Каменных Идолов. Зашли из Тюменской области по реке Манье, а спустились по притокам Печоры — Ляге, потом Илычу. Так вот, в Манье, сколько мы ни пытались ловить, — ничего, а на Ляге и Илыче одной рыбой питались.
— Действительно, западный склон Урала по природным условиям богаче восточного, — подтвердил Сан Саныч. — А здесь, на Полярном Урале, когда мы только что начали работать, пятнадцать лет назад, это было видно особенно наглядно. Как, по-твоему, много рыбы в тех реках, на которых мы нынче работали?
— Очень даже много! Никогда столько не видывал! — воскликнул Андрей.
— Так вот, пятнадцать лет назад в реках той стороны ее было — Галя не даст соврать — раз в десять больше. Когда, бывало, осенью, перед снегом, она скатывалась с верховий, по ней, как по мосту, с сухими ногами можно было переходить с берега на берег. Помнишь, Галя, как обезумел Спирин, впервые увидевший это рыбье половодье? Заскочил в реку и давай, в азарте ли, в безумии ли, колотить металлическим спиннингом вокруг себя, вдребезги его разбил, после разразился истерическим хохотом.
— Так куда же она подевалась, рыба? — с болью спросил Андрей.