Самокатчик так же хладнокровно, как до того клал пули из своего карабина, теперь хватал падающие рядом гранаты и отправлял их обратно австрийцам. Два раза финт ему удался, третья граната рванула прямо в руке. Взрыв столкнул самокатчика с колен, и когда он рухнул, кисти правой руки и части головы у него уже не было. Зауряд-прапорщик исчез из вида. Петр оттолкнулся от земли, встал на колени, – пистолет, не потерял, – и заозирался пытаясь сориентироваться, сообразить, в какой стороне враг. Из-за дерева вылетел ражий усатый детина в австрийском мундире, с винтовкой наперевес, и помчался куда-то мимо Петра с рыком, огромными скачками, так что Петр не успел взять его на мушку и только бестолково вел за ним стволом. Штык австрийца тускло блестел в осеннем воздухе. Петр выстрелил – промахнулся. Теперь наконец он увидел, куда летел австрияк – к тому самому соседу-солдатику с жилеточным пистолетиком. Солдатик вытянул пистолетик и часто запалил в сторону австрияка. На кука это не произвело ни малейшего впечатления, он подлетел к солдатику и вбил ему свой блестящий клинковый штык в живот. Здесь он и затормозился, вырывая обратно штык из солдатского нутра, и Петр уложил в австрияка выстрел. Пуля вошла австрийскому детине вбок, он постоял долю секунды, завыл и рухнул придавив собой пронзенного им солдата. Петр поднялся, подскочил, ухватил австрийца и с натугой – здоров бык!.. – сдернул его с солдатика. Тот был жив, – поглядел на Петра, прижимая руки к окровавленной груди, и сокрушенно с детской обидой забормотал. – Пистолетик-то… пули… иглы патефонные… Петр глянул на австрийского детину, и увидел, что по меньшей мере несколько пуль солдатик ему засадил – весь живот австрияка был в крови.
Из-за кустов выскочил еще один австрийский солдат, поднял винтовку к плечу, целя в Петра, – Петр вскинул пистолет и выстрелил, – пуля попала в валик на правом плече солдата, предназначенный чтоб ремень ружья не сползал с плеча, – и сорвала его клочьями. Австрияк испуганно вздрогнул, и выстрелил в Петра из винтовки. Мимо! Петр нажал на спуск еще раз, и солдатик выронив винтовку, нелепо взмахнув руками, упал на спину. Но по склону уже бежали еще, – много – впереди неслись офицер с двумя звездами на каждой стороне воротника, и за ним солдат с худым угловатым, решительным лицом. Офицер закричал и вскинув пистолет побежал, на ходу стреляя в Петра. Петр задергал спуск в ответ. Выстрелил раз, второй… Пистолет австрийца взрывался огненными всполохами, и на очередном левое плечо Петра ожгло огнем. Мгновенно тело онемело, наводка пистолета сбилась. Петр выровнялся и снова нажал на спуск – пуля попала офицеру прямо в лоб, тот вскинув руки к лицу, не донес, опустил их бессильно и запнувшись ногой за ногу кубарем рухнул вниз. Но уже к Петру летел худой солдат – Петр вскинул на него пистолет и тут увидел, что затвор кольта стоит в заднем положении. Вот, все… – Подумал Петр.
Хруст штыка вошедшего в подгрудину он услышал не ушами, а как-то самим нутром. Удар потряс до основания, отдался где-то в самом костяке, ноги мгновенно отказали, и он рухнул увлекаемый силой удара, на спину. Солдат подался, наклонясь к нему, невыносимо завозил у него внутри штыком, оперся на его грудь ногой, рывком выпростал винтовку, мельком яростно глянул ему в глаза и побежал дальше. В груди разливалась острая, и вместе с тем какая-то неживая, отнимающая силы боль. Ног будто и не было. Небо в просвете листвы между крон двух деревьев было тусклым, с налетом перистых облачков… Он зашарил по земле правой рукой. Где-то рядом ведь должен был лежать выпавший пистолет… А у него оставался еще один магазин… в кармашке… с… пуговичкой…
Над ним появился другой австриец, с носом картошкой и широким подбородком и окладистыми усами, сощурился, закусил губу, и ловко обернув винтовку в руках замахнулся. Приклад молниеносно вырос до размера вселенной и заслонил собой весь белый свет.
И света не стало.
***
Пролог четвертый.
1943-й. Андрей.
Ночь была острой как бритва, – так были напряжены нервы, нескончаемой как дурной сон, – так велика была усталость. Андрей раз за разом вдавливал в землю штык малой пехотной лопатки. Не вонзал, а именно вдавливал. – Резким движением можно было клацнуть штыком о спрятанный в землю камень, а ночью такие звуки слышно на многие десятки метров… Он вдавливал штык, выворачивал очередной шмат земли, и раз за разом откладывал ту перед собой, формируя защитный бруствер. Рядом так же молчаливыми тенями, с каменой усталостью вгрызались в землю Ефим и Бектимер.
…Бои были лютые. Полк выбрался на берег реки большой кровью. Немцы цеплялись за каждый метр этой болотистой земли, и не хотели уступать. Разбитые немецкие соединения откатывались, оставляя мощные заслоны. Эти заслоны почти все и легли, но позволили основным немецким силам переправится на другой берег на заранее подготовленные позиции. Перебраться на другой берег "на плечах" отступающего противника нашим войскам не удалось. И теперь, немец, отгородившись естественным речным барьером Днепра и его притоков, зализывал раны и ждал. Нашим же предстояло форсировать реку перед укрепленными позициями противника. Веселого в этом было мало. А если учесть, что болота на этом участке не позволяли подвести к берегу нашу артиллерию, становилось совсем уж невеселехонько.
Чаще всего командир полка отдает батальону приказ через комбата. В этот раз комполка сам пришел в батальон, к бойцам пулеметной роты. Он объяснил бойцам, что полк будет форсировать реку. Объяснил, что болотистая местность нашего берега не позволяет подвести артиллерию так, чтобы она обеспечила действенную огневую поддержку. И поэтому – сжав зубы объяснил комполка – форсирующий реку батальон захлебнется в своей крови. Однако был план, который должен был помочь батальону перебраться через реку.
Для плана были нужны добровольцы. План был чистым самоубийством.
Добровольцы должны были ночью, скрытно, переправить через реку на немецкий берег станковый пулемет, просочится с ним через немецкие линии обороны, а утром, когда начнется наступление полка, неожиданно ударить огнем с тыла, дезорганизуя и отвлекая на себя противника.
Пулеметчики сидели в чудом уцелевшей избе прибрежной деревеньки, слушали комполка, посматривали на комбата, и друг на друга. Андрей среди прочих сидит, знает о чем они думают. Известно, пулеметчик-станкач на войне вообще смертник. Ему в руки дана сила косить солдат врага, как спелую рожь. Но именно поэтому враг всегда и старается убить пулеметчика первым. На него, – на пулеметчика, от врага всегда первое внимание. Стоит пулеметчику объявить себя, как именно на него кидают снаряды и мины, на нем концентрирует огонь пехота, по нему начинают работать коллеги с другой стороны. Поэтому пулеметчик на войне долго не живет. Срок ему, обычно, отмерян короткий. Но зато пулеметчик-станкач выручает всю матушку-пехоту в самые напряженные моменты боя. Только он может сбить огонь врага, только он остановит волну нападающих, когда она уже начнет подхлестывать к самым окопам. От этого пулеметчику от солдат всегда почет и уважение. Сами пулеметчики знают и про свою цену, и про свой срок жизни. А рядом с таким знанием трусость редко живет. Нет среди пулеметчиков трусов. И все же, то что предлагает комполка…
Полковая разведка, когда случается ей наведаться через реку на вражеский берег, не нагружается. Одежда, сапоги, автомат, несколько гранат. Все это можно увязать тюком над головой. Попробуй переправься с пулеметом. Вес своего агрегата каждый пулеметчик назубок знает. Даром что в учебке учили, – пулемет свой вес на солдатском хребте на каждом пешем переходе выдавливает. Максим весит двадцать килограмм. Это само тело. Плюс станок – еще двадцать девять килограмм. И это станок еще облегченный, раньше были тяжелее… Бронещиток. Дерьмо если честно, щиток, от обычной пули спасет только если издалека, бронебойная его шьет навылет, а вблизи и хорошим осколком прорубает. Но без него ты за пулеметом вообще как мишень в тире, он хоть как-то скрывает. Нужен щиток – это еще восемь кило. Короба с патронами, каждый весит больше семи кило. Для хорошего боя меньше чем четыре коробки брать не имеет смысла. Значит, семь умножь на четыре, а лучше на шесть. Максим, он как тульский самовар, – при стрельбе водой охлаждается. Сам не пей, а в него залей. Значит большую флягу с собой обязательно – еще четыре ке-гэ. Да еще четыре уже в самом пулеметном кожухе. Все? Нет не все. Теперь добавь к этому вес собственного снаряжения, сапоги, обмундирование, вещмешок, автомат, гранаты, малая пехотная лопатка для окапывания… Не зря в пулеметчики-станкачи стараются набирать самых здоровых, самых жилистых, самых выносливых ребят. Когда война дает возможность отбирать… Не зря в пулеметном отделении станкача по штату пять человек: командир, первый номер, второй номер, и два подносчика, – груза на походе всем хватит. Но пять человек Андрей видел только в учебке, а на войне… Вот сам Андрей – комвзвода, но пока не прибыло пополнение, он и у пулемета за первого номера. Вот Ефим рядом сидит, его второй номер, – и весь расчет. Тащи как хочешь.