Но ест душу и едкое сомнение. Да, этот парень из прошлого. Но много ли он знает о нем? Все мы русские. Но много ли мы можем рассказать о своей культуре и истории, если окажемся необратимо отрезаны от неё? И нельзя будет поправить знание сбегав в ближайшую библиотеку, уточнить строку великого поэта, или дату судьбоносного события… Русские… Петр непроизвольно вспомнил череду сизых от пьянства рыл торчащих с раннего утра и до позднего вечера у кабаков. Многие из них тоже любят горланить о том, что они русские. Но спроси, что они знают о своей стране, – и чего ты добьешься от них, кроме точной цены на водку?
Посматривает Петр на Межислава. О, нет, конечно этот парень не какой-то пропойца. Повадка, стать, – воин.
…А мои ти куряни – сведоми кмети
под трубами повити
под шеломы взлелеяны,
конец копья воскормлени,
пути имо ведоми,
яругы им знаеми,
луци у них напряжени,
тули отворени,
сабли изострени,
сами скачют, акы серыи волци в поли,
ищучи себе чти,
князю славе.
Да, этот парень не из пропащих. И все же… Сколько таких, людей непропащих, работящих, с ясными глазами, приятных в общении, милых в обхождении… И которым абсолютно ничего не интересно за пределами своей профессии и узкого семейного круга. О, они прекрасно знают свои должностные обязанности, и могут разумно подсказать вам где лучшие цены в магазинах. Их дамы осведомлены о модном тряпье, а сами мужья могут часами со знанием дела поддерживать разговор о газетной спортивной хронике. У их детей даже всегда подтерты носы. Но русские ли они? Ведь для них что поганая Калка, что победа в ледовом побоище, – все едино. Бородино – это сорт мыла и конфет. А русские классики – ряд смутно знакомых фамилий на никогда не открываемых книгах.
И им даже в принципе наплевать, кто ими правит и куда властитель ведет страну, к процветанию или к упадку, – главное чтобы это не затрагивало непосредственно их утроб. У них нет убеждений, или же вернее, они как флюгер склоняются к общераспространенным "газетным" убеждениям. И если газетное общественное завтра сменяется на прямо противоположное, – так же незамедлительно поворочаются и они. Ибо им важно иметь убеждение, но не важно – какое. Главное, чтоб то убеждение было комфортным. Чтобы убеждение – хотя бы и ложно – но обещало спокойный завтрашний день. А что же может быть более комфортным, чем неизменное согласие со властью и окружающим референтным кругом?
Эти люди конечно беда не только России. О таких жителях своей страны немецкий мрачный романтик Гофман писал уничижительно именуя их филистерами. Обыватели достигшие полного душевного комфорта за счет крайней степени лицемерия. Ограничившие свой мир тесной ракушкой домашнего уюта. Вид их может быть различен: Респектабельный господин, брехливый студент, или нарумяненная девица. А внутри пустота и полное нелюбопытство к миру.
Петр поглядывает на парня. О, не окажись простым обывателем, Межислав! Окажись большим, чем просто добрым воином. Да, – даже как воин и современник своей эпохи ты будешь бесценен. Но пусть окажется так, что в памяти твоей еще и осели народные песни, что ты знаешь политику своего времени, что был не чужд берестяным грамотам и свиткам, что ты читал современных тебе авторов, и может быть помнишь особо понравившиеся тебя стихи наизусть. Покажи, что ты не жил в тени великой культуры, а впитывал её как губка. Оживи нам старое слово. Воскреси погибших поэтов древности. Верни нам часть утерянной народной памяти. Тебе выпала доля прорасти ростком между прошлым и будущим. Так не окажись обывательским пустоцветом.
…Тогда великий Святослав
изрони злато слово, слезами смешено, и рече…
Что-то у тебя в голове, Межислав? Тебя спросят. А отвечать тебе придется одному за всех современников. Не оплошай же. Изрони "злато слово", парень. Я сам тебя о том спрошу, – думает Петр. Дай только срок.
***
Широкий проход привел их в туннель. Они шли по длинному коридору мимо рядов деверй, заглядывая в комнаты. Везде было запустение, и те же давние следы боя. Когда-то, кто-то здесь методично шел по коридору, выбивая двери одну за другой, и не жалея боеприпаса расстреливал оборудование, поливая комнаты огнем. Оплавленная и разбитая аппаратура, оплывшие от жара в причудливые авангардистские фигуры остатки мебели. Иногда попадались тела. Обгорелые костяки раззявившие безглазые черепа в беззвучном крике, часто свернувшиеся в позу зародыша, прижавшие истлевшие руки к груди, будто кулачные бойцы что пытаются защитить ребра от ударов по корпусу. Тихонько переговаривались между собой: У этих нет ни оружия ни доспехов… Некомбатанты… Да, скорее всего, местный персонал… Этот пытался спрятаться под стол, бедняга… Их жгли. Смотрите, большинство тел в "позе боксера"… Огнеметы?.. Возможно. Или какой-то высокотемпературный излучатель… Ни одной комнаты не пропущено. В наше время это называлось "зачистка"… Мрачный склеп, честное слово… А вы заметили, братцы, – ведь до сих пор не встретили ни одного окна. Похоже, мы под землей..
В одной из больших комнат со сводчатым потолком, и непонятной машинерией усеянной трубами, Андрей склонился над очередным телом, распластавшимся у входа, сжимая в костяных коричневых пальцах обрез четырехгранного бруса, с утолщениями на концах. В отличие от многих на этом сохранились остатки одежды, серого комбинезона, с гигантской сквозной прорехой на груди, в которую проглядывала ломаные остатки ребер.