Вяло отмахивается, отвечает лениво:
— А-а-а, пусть само, как в лесу, растет…
Потом добавляет с усмешкой:
— Я, как Илья Муромец, тридцать лет не шевелюсь, а потом как встану и разом все подвиги совершу, чего вам, кротам, и не снилось! — говорит не зло, весело. — Не надо суетиться. Главное — поймать свой момент в жизни.
Так и сидит каждый день на бревнах — солнце, ветер, хорошо, караулит свой «момент жизни», боится пропустить. Многие его осуждают, многие его свободе тайно завидуют. А вдруг и вправду, как в лотерею сто тысяч, возьмет и выпадет ему удача или даже счастье? Кто его знает.
ВАСЬКА
Живет в нашем дворе Васька, мальчишка лет десяти. Бегает один целый день по двору, кричит, воюет, приказания отдает — играет сам с собой. Так-то он не то чтобы глуповатый, нет, но с речью у него что-то не то, не берут его в обычную школу, а спецшкол сейчас таких — нет. Учителя говорят: его к логопеду нужно. А где его, логопеда, найдешь? Днем с огнем не сыщешь!
Зимой Васька с санками, развозит поклажу, кому какую надо, помогает, а летом — с колесом на палочке бегает… Так и растет. И со всеми здоровается, вежливый, с некоторыми даже по нескольку раз.
Живет он сейчас у бабушки, мать-то его шибко занята, вся в хлопотах, опять замуж вышла гражданским браком, новая семья у нее. Не то чтобы она от него совсем отказалась — нет, но с сыном не часто видется, пока не до него, самой бы в себе разобраться.
Так что Васька все больше один. И с другими детьми у него как-то не очень ладится игра, подмеиваются они над ним. Ну и ладно. Он привык один. Хорошо ему одному. Никто ему и не нужен.
А еще он машины любит. Как увидит, что машина по двору едет, так за ней бежит, гудит себе тоже, долго бежит, пока та не уедет. И что это у него за страсть такая к машинам и механизмам? Прямо непонятно.
И тут я подумал: а что с ним будет, когда вырастет? Жизнь сейчас и так нелегкая, здоровые-то люди не выдерживают, ломаются. И сам ответил: да все у него хорошо будет, потому что есть в нем природная доброта. Вот, дай Бог, с речью у него все образуется, так он и учебу осилит, и в армию сходит, и получится из него хороший человек. Может, и шофер, может, и инженер. Там он сам разберется.
НЕЛЮБОВЬ
Здоровый малый, парень лет под тридцать, ходит по базару, приценивается от нечего делать. Воскресенье. У него выходной. В руках бутылка пива, а глаза грустные. Сталкивается с двумя незнакомыми, такими же, как он, которые никуда не спешат. Те тоже с пивом. Слово за слово, начинает им рассказывать, хочется ему выговориться. Знакомым бы ни за что не рассказал, а этим, чужим, можно.
— Не знаю, как у других, а у меня все наперекосяк. По крайней мере так было, это сейчас я отходить стал. А все из-за любви. Не заладилась любовь, и жизнь не задалась: баба-стерва попалась. Сам, конечно, не красавец, но и не урод. Главное — не лодырь. Работать люблю. На других посмотрю: кто куда, лишь бы не работать. Я так не могу. Мне только подбрасывай. А я, если ко мне с лаской и нежностью, — горы сворочу! Силы во мне — невпроворот. И дом будет полная чаша, и все остальное в порядке. Живи и радуйся. Только бы любовь была.
Когда ее первый раз увидел, все во мне от восторга онемело. Сама маленькая, чернявенькая, не то чтобы уж особенно красавица, но милая очень. И родинка еще эта самая у губ… Заныло все у меня внутри, ну, чувствую, погибло мое сердце. А раз так, надо жениться. И женился! Окрутил ее! Двух месяцев не прошло, а я уже в законном браке, прощай свобода!
Поначалу хорошо жили, ворковали, как голубки, и все по гостям ходили и ездили, любила она по гостям шататься. С год у нас медовый месяц продолжался, нагядеться друг на друга не могли. А потом как отрезало. Стала она меня пилить. Не на пилораме, а пилит, и, главное, ни за что, не за дело. Было бы за что, я бы понял, а то за просто так, за здорово живешь. Это ей не так, то не этак. Вечером спать ляжем, она к стенке отвернется и молчит. Я ведь знаю, что не спит, я — к ней, а она в стенку вжимается и молчит. А у меня сердце кровью обливается. Что делать?
Дальше — больше. Стала она меня просто поедом есть. И опять ведь ни за что! За красивые глаза, и откуда в ней, маленькой такой, симпатичной, сразу столько злости и ненависти ко мне обнаружилось, не знаю. Я уже не выдерживаю, говорю: «Что ж ты меня грызешь по живому, ведь я же живой человек и муж тебе, не враг?»
— Ты бы поучил ее маленько, приложился бы… — подсказывает один из слушателей.
— А-а-а, — морщится рассказчик, — что толку! Ну, приложился бы, ну, сделал бы шелковой, но я не покупного хочу, настоящего! Да и человек я незлобный по натуре, ругаться не люблю, а уж до рукоприкладства… Если бы с мужиком, куда ни шло, а с ней… Да и рука у меня тяжелая. Мало не покажется, — заворачивает рубашку, сжимает кулак. Рука действительно тяжелая, литая. Новые знакомцы смотрят на него с уважением.
— Дальше совсем до смешного дошло. Стала она за предметы хвататься. Замахиваться. Почувствовала мою слабину. А я ничего понять не могу. Что ни скажу — опять не то, опять невпопад. А раз и навернула. Мешалкой. Бровь рассекла. Сама распалилась, кричит: «Ну, хрюкнул? Ты у меня хрюкнешь eщe, тюремщик! Волк в овечьей шкуре!» Я в полном недоумении. Палку, конечно, вырвал, сломал. «Тюремщик, — думаю, — ладно». Я действительно был на «химии». По глупости, за невиновность свою сидел. Но почему волк в овечье шкуре? Никак этого уразуметь не могу. Не притворяюсь я перед ней, весь как на ладони. Отер кровь, спрашиваю: «Волк-то почему?» Сильно мне интересно стало. А ей только этого и надо: «Во-во, глядите, опять клыки показал!» Потом села на пол, заплакала в голос, заревела, по-детски как-то, жалобно…
Он замолчал, закурил, руки слегка тряслись.
— Ну и что дальше?
— А ничего. Развелись и дело с концом. Напоследок не выдержал я, сказал: «Да-а, трех лет мы с тобой не прожили, а оторвала ты у меня кусок жизни, порядочный кус оттяпала». Уехала обиженной, мол, обидел я ее последними словами, даже расстаться по-людски не могли, будто ничего меж нами хорошего не было. К матери укатила, за триста километров. Там замуж вышла. Встречался, конечно, веселая, все шутит, шутит, за руку меня треплет, ласковая такая, будто и не она сроду. Спрашивает: «Ну как ты?» «Как? Да никак». «Не женился еще?» — «Нет, не женился, — говорю, — не успел». Хотел добавить: «Я тебя любил, может, и сейчас люблю». Да понял, что ни к чему это — лишний раз дураком выглядеть. Взяла меня под руку. «А я замуж вышла! — в глаза заглядывает, смеется. — Ты paд, за меня?» — «Рад, а как не рад. Радости полные штаны». Уехала довольная, сказала, что рада, что наконец-то мы славно поговорили. Eщe сказала, что никогда меня не забудет.
Остался я один. Стал думать, к чему она мне последние слова шепнула: показать, что я тоже для нее что-то значил? Что было у нее ко мне чувство настоящее да я не разглядел? Или намекнула, что не все потеряно: держись, Вася, будем вместе! Чтоб дольше помнил. Так ломал я голову, пока очевидное не понял: она просто так ляпнула, сдуру! И другое понял: не любила она меня никогда. И все. И точка. А я-то любил. В том и беда. И еше напоследок уши развесил. Сейчас почти успокоился. Теперь долго не женюсь, лет пять. Хватит, наелся. Так что, братцы, любовь — штука опасная, но куда страшнее, когда ее нет, когда вместо любви — нелюбовь. Так-то. Ну, спасибо за компанию, выговорился, можно сказать, излил душу.
Он попрощался и ушел вразвалочку, по-флотски, чуть сутулясь и размахивая руками. Ему действительно стало легче, даже весело.
РОВЕСНИКИ
Один дружок узнал, что они с президентом с одного года, обрадовался: ровни мы с ним, значит, ровесники! Тут же подумал: «Это что же получается? Это ж ведь я мог запросто на его месте сидеть! Интересно…» Побежал радостной новостью с дружком-женой поделиться. Поделился, а она: