— Но-о, тебя там только еще не хватало!
— А что? Я бы смог! — продолжает он хорохориться.
— Ты сначала на него посмотри, — не выдерживает супруга, — а потом на себя! Он бы смо-о-г… Пропил ты свою жизнь, вылакал до донышка!
Он ругнулся, погрозил ей и побежал еще на президента-ровесника в теливизоре поглядеть. Тот ему понравился: весь подтянутый, собранный, взгляд твердый, слегка жестковатый, — серьезный мужик, ничего не скажешь. Потом на себя — в зеркало: под глазами мешки, волосы повылезли, зубы повыпали и руки еще трясутся… Увиденное его впечатлило не очень. «Д-а-а, — причмокнул он и досадливо поморщился. — Видать, не судьба. Кому что уготовано. А тут еще руки… От нервов все, нервы шалят… Травки надо попить, душицы… Вот она жизнь-то, а? Прогромыхала — и глазом не моргнул… А где оно, счастье-то? И не ночевало… И жена, не сахар попалась. Да-а, каждому — свое. Грустно…»
Он потолкался еще у зеркала, поиграл желваками, потом махнул рукой и побежал к жене душицы попросить, на заварку.
ШАХМАТЫ
Сидят двое под старым вязом, играют в шахматы, вместо столика — чурка, широкий кругляк. Играют сосредоточенно, курят, сплевывают. Большой двор опустел, все разошлись. Воскресенье. Завтра на работу. А они все сидят, охота — пуще неволи. Раскрывается окно, раздается женский голос, слегка гнусавый:
— Василий, ну ты идешь или нет? Все остыло, — одного из них жена зовет ужинать.
Тот отзывается, начинает играть быстро, бестолково и опять проигрывает. Потом сгребает шахматы, — шахматы его, — поднимается.
— Ладно, сегодня не мой день, в следующий раз отыграюсь. Второй лениво позевывает, дергает плечами.
— Ага, отыграешься ты, в следующей жизни…
Первый, Василий, смотрит на него с некоторым сожалением.
— Злой ты человек, Саня, не любишь ты людей.
— А за что их любить-то? Твари они, хуже собак.
— А ты сам-то кто, не собака?
— Я — волк.
Какое-то время они еще оценивающе смотрят друг на друга, потом расходятся.
Первый — шахматист-разрядник, читает специальную литературу, разбирается в шахматах будь здоров. Второй — самоучка, играет спонтанно, как масть пойдет. Но игрок, как говорится, от Бога. Сегодня не одной партии не отдал «разряднику». Бывает и такое.
Уходит он легкой походкой, сплевывая сквозь зубы: знай наших. Такой он и в жизни, все привык брать нахрапом, наскоком. Быстро, все сразу. Но это, правда, раньше было, по-молодости, сейчас слегка подостыл. Работает качегаром, подбрасывает уголек в топку. Шахматы для него — развлечение, серьезно он к ним не относится. Но есть у него и настоящая страсть: делать модели парусных судов. Когда-то он был матросом, ходил на судне в Атлантике. Если об этом заходит разговор, просит не путать: «ходил», а не «плавал», плавает одно дерьмо. Возни с этими моделями много, много работы мелкой, кропотливой, нудной. Но ему нравится. Модели получаются красивые легкие, изящные, одним словом, загляденье. Сделал он уже больше двух десятков. Одну у него даже купили. Трехмачтовый бриг за тысячу рублей. Ниже он не отдал. Уперся, и все.
Шахматист-разрядник работает зоотехником. Но работа эта — не его, не его призвание, так уж сложилось, ничего не попишешь. Жена его, когда не в духе, обращается к нему не иначе как: ну ты, гинеколог коровий. Он не обижается, отмахивается. Настоящая его жизнь — шахматы. Он и выигрывает чаще. Он играл бы и с другими, но с другими ему не интересно — фантазии не хватает, выдумки. А этот иногда вдруг такую комбинацию соорудит, что только диву даешься. Бывает, что и выигрывает. Как сегодня.
Они не друзья, хотя знают друг друга давно, живут рядом, а вот друзьями не стали, не получилось. Встречаются только за шахматной доской. Так и расходятся, даже не попрощавшись, так уж у них повелось. До следующего раза.
СКУКА
Как жену похоронил, стал пальцами по столу барабанить, делать-то больше нечего. Сидит за столом, зевает до челюстного вывиха, до хруста; все из рук валится и кусок в горло не лезет. Взял, сходил бы в гости к куме или на рыбалку, в саду бы покопался, — нет, не хочет.
Неделю сидел, терпел, барабанил по столу, потом пошел, веревочку смастерил и заперся в сарае. Тут и сказке конец.
ОХОТНИКИ
Нет, нельзя бывалым охотникам вместе собираться. Особенно на людях, на публике. Как начнут рассказывать, не сразу и поймешь, когда много соврали, когда не очень. Вот один такой, распушил усы, начинает рассказывать:
— Я как-то лису подстрелил. Ободрал, выделал, все как надо, жене с дочкой по шапке получилось и по воротнику. Куда остальное девать? Ну, обменялся с соседкой на зерно, чтоб моим-то не завидовала. А лисы еще осталось, куда девать? Решил себе на унты пустить, не пропадать же добру.
— Так они ж у тебя собачьи! — вспомнил кто-то.
— Э-э-э, дурья голова, лиса-то у меня под собакой, чтоб не изнашивалась. И тепло, и хорошо. Да, крупная кумушка попалась, ничего не скажешь. А мой дед мне…
Тут другой охотник не выдерживает, перехватывает инициативу:
— А я раз в лесу заночевал. Ничего не убил, даже рябчика, стыдно домой на глаза показаться. Ну, думаю, утром убью, без добычи не останусь. А ночевать холодно, осень уже, а у меня из теплой одежды только пиджачок и спички отсырели. Что делать? Гляжу, передо мной гора, на горе дерево, на дереве большое гнездо воронье. Забрался я в него, как раз оно мне впору пришлось, и все мягкой шерсткой выстлано, тепло. Положил я ружье под голову и заснул.
Только заснул, вдруг гнездо подскочило и давай подо мной скакать! Я вниз-то посмотрел, а это лось подо мной наяривает, копытами бухает… И, главное, прет меня в противоположную сторону от дома. В Монголию! Я ему: «Куда? Мне домой надо, а ты меня прешь к татаро-монгольской границе! А у меня и паспорта с собой нет, еще поймают как диверсанта».
— Так татаро-монголов-то yж давно нет, мы их всех вывели! — опять все тот же встряхивает, фома неверующий, хочет уесть рассказчика.
— Нo-но, особенно ты со своей пукалкой… Чингизханы — они тут как тут, не дремлют! Надо в оба глядеть, — осадил его охотник и дальше продолжает: — Ага… Ноль, значит, на меня внимания, два презрения, лось-то, знай наяривает дальше, ножищи-то будь здоров, только деревья трещат… Прямо не лось, а великан какой-то попался, я опять к нему с просьбой: «Стой такой-сякой-стоеросовый! Ведь совсем упрешь меня за границу!» А лось отвечает, услышал наконец, что я в гнезде нахожусь: «Занимайте места согласно купленым билетам». Тогда я кричу: «Так у меня билета-то нет, касса была закрыта». Он сразу остановился, говорит: «С вас штраф три рубля». Хорошо, что у меня с собой в заначке три рубля было. Отдал я ему деньги, штраф за безбилетный проезд, спустился, домой пошел. Три дня добирался, так далеко он меня завез. Домой прихожу, жена с ехидным вопросом: «Ну и где ты три дня болтался?» Так, говорю, и так, лось далеко увез, насилу домой добрался. А она не верит. «Опять, — говорит, — по любовницам шатался, охотничек?» Волос полголовы мне выдернула. Вот, глядите, — и лысину народу показывает. Лысина действительно знатная, если не от природы, так точно — жена выдернула.
Тут и третий, тоже охотник не промах, в разговор вклинивается:
— А меня глухарь укусил! Выскочил из кустов, здоровый такой, зубы тоже здоровые, как тяпнул — кусок мяса отхватил! Я-то с двухстволкой и развернуться не успел. Вот, — закатывает рукав, руку показывает, шрам со столовую ложку. Действительно укусил. — Так я его потом все равно поймал и дома на цепь посадил, вместо собаки, пусть охраняет. Ох, и злющий глухарь попался. Пришлось даже табличку прибить: осторожно, злая собака. Вот он гавкает, слышите? — издалека доносится приглушенный лай. — Так это он и есть, мой глухарь.