Сама Арина голосовать раньше всех прибегает. За час, а то и раньше. Двери еше заперты, а она уже тут как тут, ждет, томится, когда откроют, зато раньше всех. Ночь перед этим не спит, чтоб не проворонить. Потом домой бежит, чаи гонять. Радуется: слава Богу, отметилась, раньше всех проголосовала. Потом, со спокойным сердцем, спать заваливается. И никто не мешает. Муж-то от нее давно сбежал. А ей и хорошо, что сбежал. Меньше вони. И свет никто не застит.
Жевет она скромно, на пенсию. Детей у ней нет, не родились почему-то. Никто ей не помогает. Сама о себе говорит: «Живу бедно, но честно, другим не в пример». Из хозяйства у нее одна кошка, из техники — телевизор. Старый, черно-белый, отцов еще, но показывает хорошо. Надежный. Политиков она знает всех наперечет, кто кому друг, кто враг. Бывает, разговаривает с ними в телевизоре, спорит громко, до хрипоты, объясняет им прописные истины. Хорошо, что есть телевизор, есть с кем поговорить, а без телевизора — куда? — сплошная погибель. Была бы хоть церковь, так в церковь бы сходила, помолилась. А так, ну куда податься простому человеку, водку что ли пить? Она — не из таких.
КАЛОШИ С ГЛАЗАМИ
Дед, бабка и внук, внуку три года, побывали в гостях. Душевно поговорили, чаю попили с пышками, с медом, хорошо посидели у сватов. Стали домой собираться. А на улице уже темно.
Дед с внуком быстро собрались, по-солдатски, а бабка все ковыряется, никак в калоши влезть не может. Дед дергает внука: пойдем, она нас догонит. Ему хочется побыстрее выйти и закурить на воздухе. А внук упирается, кричит:
— Она заблудится одна!
Дед ему потихоньку:
— Не заблудится, у нее калоши сами дорогу знают…
— Ничего они не знают! — упорствует внук. — Заблудится одна!
— Так они у нее с глазами, — шепчет дед.
— Как с глазами?! — ребенок кидается к калошам, чуть не опрокидывает бабку, начинает искать глаза на калошах…
Ищет, сопит и не находит. Он разачорован.
— Нету никаких глаз, наврали… — и грустно вздыхает. Ему действительно жалко, что глаз нет. Потом смиряется, кряхтит по-стариковски:
— Ладно, нету так нету…
А когда вышли на улицу, на улице — темно, фонари не работают, говорит:
— Идите за мной, я дорогу знаю, а то в яму упадете!
И правда, идет впереди, отдувается, ишь, командир какой выискался! Старики на него не нарадуются, особенно дед. А как же, — внук, родная кровь, продолжатель рода!
ЗМЕИНЫЙ ВОЗРАСТ
Как перевалило старику за семьдесят пять, стал он мелочным, въедливым и своенравным. Никакого сладу с ним нет. Валенки перестал и летом снимать. Ходит вокруг холодильника, плюется.
— С тех пор, как купили холодильник, в доме стало не согреться, сколько печь не топи!
Все стало не по его. Подойдет к окну, начнет тюлевые занавески дергать.
— У-у-у, понавесили неводов на окна, свету белого не видно! — Совсем невестку с сыном заездил. Соберется в баню, дадут ему полотенце махровое не берет, утирается всякими тряпочками, клочками. Сын его пытается урезонить, невестка — у самой уже внуки — чуть не плачет:
— Папа, ну что вы в самом деле? Взяли бы полотенце!
Нет, не берет. Бережливым стал до невозможности. Что поделаешь, змеиный возраст, терпи дорогого человека.
НЕПЬЮЩИЙ
Один мужик долго спиртного в рот не брал, лет десять. Всякими правдами-неправдами, где таблетками, где уговорами, — но не пил. Жене говорил, что завязал окончательно и бесповоротно. А до этого сильно увлекался, неделями не просыхал, до того доходил, что потом едва отхаживали, уж про работу и зарплату говорить нечего.
Поначалу, как пить бросил, пьющих сторонился, вроде как неуютно чувствовал себя в компании, комплексовал. А потом осмелел, стал ходить и на именины, и на крестины, куда приглашали, от спиртного легко отказывался и ущемленным себя не чувствовал. А тем, которые чего-то не допоняли, объяснял:
— Я — не пью, — и в грудь себя тыкал. — Завязал. Мое слово — олово, сказал — как отрубил, — и еще ребром ладони показывал, как отрубают.
Тогда ему предлагали безалкогольного пива, на что он сначала искренне удивлялся, а потом брезгливо морщился.
— Вы мне еще водки без градуса предложите и сигарету без никотина. Предпочитаю лимонад, — набухивал себе полный фужер лимонада и шумно, с удовольствием выпивал. — Вот так, — говорил и аккуратно ставил стакан.
С гулянки уходить не спешил, специально задерживался, из любопытства, чтобы посмотреть на пьяных дураков.
За то время, что не пил, наладилась его семейная жизнь, хозяйство кое-какое завелось, в общем все стало как у людей. Сам — округлился, стал покупать газетки и почитывать их на диване.
Жена его успокоилась, наконец вздохнула спокойно, расслабилась. Решила съездить к сестре в гости в другую область, дней на пять, а то уже двадцать лет никуда не выезжала.
— Съезжу? — спросила как бы невзначай.
— Поезжай, дело хорошее, — крепко поддержал он ее. — За домом последим, — и добавил внятно: — Не может быть того, чего быть не может.
Она и поехала с легким сердцем… Вернулась через неделю. В доме кавардак, двери нараспашку, заходи, выноси добро, в комнатах — будто свиньи толклись, мужика нет.
— Где?! — всплеснула руками.
Сказали: на базаре видели, голый бегал.
«И ведь ни разу за это время сердце не екнуло, — уже потом рассказывала она народу, — ни одной дурной мысли в головушке».
Понеслась она на базар, нашла кое-как, привела домой. Отсыпался трое суток. Как пришел в себя, спросила, злость и обида частью уже прошла, жалость осталась:
— Зачем ты это сделал-то? Ведь не пил десять лет, человеком стал.
— Я, родная, это… только попробовать хотел, культурно выпить, посмотреть, что получится… Ведь я не пил столько времени, считай, навсегда излечился от пьянства, — ответил он с великой грустью.
— Ну что, попробовал?
— Попробовал. Видишь, не получилось…
— Вижу! И что мне теперь делать? Ведь все насмарку пошло, коту под хвост! Еще десять лет ждать, чтоб опять человеком стал? Да что я, двужильная что ли?! Нет на земле такого средства, чтоб из пьяницы в культурно пьющего превратиться, хоть ты сто лет не пей, — нет и не будет! — сказала так, спрятала лицо в ладони и заплакала горько и безутешно.
Он подкрался к ней и тихонько обнял за плечи. Он жестоко страдал, казнил себя всеми мыслимыми и немыслимыми казнями, и во всем с ней соглашался.
А еще бы он не согласился! Жестокая это правда, да деваться некуда. Тот, кто всегда был выпить не дурак, а выпив, дураком сам становился, никогда не научится пить умеренно. И никто тут не поможет, — ни нарколог, который сам обычно тихий алкоголик, ни волшебник. Потому что дно-то у бутылки — немеряное, многие герои пытались дно увидеть, да не смогли.
Так что остаются две крайности, как, впрочем, и все у русского человека: либо пить без всякого удержу, чтоб все трещало и стонало вокруг, а потом голову сломить, либо — совсем не пить. Третьего пути нет. Вот и весь сказ. Грустно. А что делать?
ЛАСКОВАЯ КОШЕЧКА
Жили в одном селе мать с дочкой и были они глухонемые от природы: ни слышать, ни говорить не могли, только на пальцах показывали. Мать уже старуха была да и дочка немолода. Оx, и трудно им жилось, и говорить не могли, и слышать, и денег у них не водилось, только что на белый свет глядели. Вот и радость.
И еще кошка у них жила, да такая ласковая кошечка, что и передать трудно, сильно она их любила. А роста сама небольшого была, не выросла почему-то и все, так и осталась небольшой, чуть покрупнее котенка. Она им как могла помогала. Если они чего-то не слышали, так она их толкала или царапала потихоньку, чтоб они внимание обратили.