— Ну так они же работают! У них — и кабинеты отдельные, и колбы с пробирками, они и в белых халатах, как врачи, ходят…
Митя решительно пресек дядю:
— Я так думаю, что все они врут, заврались эти ученые — в говне моченые! А земля на самом деле не круглая, а плоская, как блин, только потолще, плашмя лежит… Вот так, — и слепил в воздухе блин.
Емельяныч поднялся и заходил кругами…
— Значит, и край есть?
— Есть, а куда же он денется? Край у всего есть… Только я там, правда, не был.
— Я тоже, — грустно поддакнул дядя.
— А лучше и не надо, неизвестно, что там… А то заглянешь туда и навернешься… — Митя поежился.
И Емельяныч дернул плечами, ему тоже стало страшно, интересно, но страшно.
— А вот на чем же она тогда держится, земля, блин-то этот твой? Загадки и тайны он любил не меньше Мити, а уж касательно мироустройства особенно.
— А вот этого никто не знает, может, снизу ветра поддувают, или еще чего… Это не нашего ума дело, — тихо и внятно приговорил Митя, он стоял перед чем-то непостижимым и грандиозным и чувствовал себя голым, как в бане.
— Значит, и Бог есть? — дядя сделал брови шалашиком.
Митя заволновался:
— Не буду говорить, что — нет, не знаю, но ведь черт-то есть! Точно! Людьми это неоднократно доказано, а мной подтверждено! Значит, и Бог есть. Без него бы и травинка весной не росла…
После этих важных слов и открытий они идут пить чай с баранками. Пьют подолгу, вприкуску с колотым сахаром, сладко прихлебывая и жмурясь, пока не пробьет пот. А потом, блаженно сев на крыльце, еще много, умно и культурно разговаривают. И главное — без споров и дискуссий, им спорить-то не о чем, все предельно ясно. Напоследок Емельяныч говорит Мите, что дядья для племянников, после отцов, конечно, — первые в мире. Чтоб не забывал, приходил, а то он один-одинешенек.
Домой Митя бредет уже в первых сумерках… В голове у него легкий шум от разговоров, раздумий и переживаний. Емельяныч еще курит на крыльце, Митя крадется по огородам, задами, он не курит, не предпочитает эту заразу.
Дома у него некоторый скандальчик по поводу непредвиденной задержки, обычное дело… жена видит Митины пустые руки и сразу наваливается на него:
— Ты где был-то, а? Ты зачем, полоумный, ходил-то?..
Митя начинает напрягать голову: за чем же он ходил, интересно? И резко отвечает:
— За чем ходил — не твоего ума дело!
— Все там переговорил, или нет? А известка где?
— Ах известка! — обрадовался Митя, что вспомнил. — А известочку твою водой залили, размешали и поставили, чтоб настоялась. А завтра вам ее доставят прямо на спецмашине с почетным караулом. Сам Емельяныч, ровно в шесть ноль-ноль. Будьте готовы, ваше величество!
— Вот же дурак, а? Ну дурак-дураком, пошел за известкой, а только грязи на калошах приволок! Ты зачем мои-то калоши одел, а свои спрятал? Чтоб твои целехоньки были, а мои — прохудились? Ну идиот, а!
Мите не нравится, когда его ругают, он отбрыкивается, сыплет незло матюжками, даже угрожает. Жена ругается, как заведенная, но тоже без особой злости, что толку.
— Ну и идиот же! Матюжок! Матерщинник проклятый! Паук кривоногий! Плетет сети и плетет, только никого поймать не может… Меня только одну и поймал… И терзает меня, пьет мою кровь, всю уже выпил… Вот паук так паук!
Тогда Митя пугает ее, угрожает ей самой страшной, по его мнению, карой:
— Уйду от тебя с концами! На гору уйду, выкопаю землянку и буду жить-поживать, а тебе кукиши показывать. Вот и радуйся тогда! — «Горой» и «землянкой» Митя пугает ее часто, это у него контраргумент.
После этого они замолкают, все без толку, да и оба за день умаялись. Потом садятся ужинать. Ужинают, чем Бог послал, и спать ложаться…
Митя идет в свою половину, на кровать, она — на лежанку, в свой угол. Митя натягивает на голову одеяло, скрипит пружинами, вздыхает и улыбается: ладно, сегодня не померли, может, и завтра не помрем… И еще — уже сквозь сон — успевает подумать: «Надо на речку сходить, пескарей половить… А то пацан всех пескарей переловит, больно шустрый… Мне не оставит…» — и скоро захрапит сладко… А с лежанки ему жена отвечает, тоже подхрапывает.
Так и живут они душа в душу уже сорок лет с гаком. Только детей у них нет. Не родились почему-то. Ну и ладно, им и без детей хорошо.
А газету Митя действительно выписывает — местную, потому что в ней, на его взгляд, самая полная и объективная информация, чтоб быть человеку в курсе событий. Он и в библиотеку когда-то ходил, потом перестал — надоело, своей мудрости в голове хватает: думать не передумать, чужие бредни читать некогда.
ПО-РОДСТВЕННОМУ
Собрались трое в город, мужчины, родственники. Двое — родные братья, третий — так себе, седьмая вода на киселе. Поехали по серьезному делу: к легковой машине покрышки купить, детишкам школьные принадлежности к школе, себе кой-чего по мелочи — там все дешевле. Женщины строго-настрого им наказали, чтоб там нигде пить не вздумали, уж лучше дома потом выпьют, как приедут. А они рассмеялись, сказали, что среди них дураков нет, дураки в другом месте.
Сели в автобус, едут, радуются. Тут один из них возьми да и вынь из рукава бутылку водки: смазать, чтоб легче ехалось и за все хорошее. Ну что, делать нечего, решили смазать, ведь за все хорошее — это не за плохое. Смазали, стали о покупках говорить, так за разговорами с ветерком и доехали.
Пошли на барахолку, и опять тот, который седьмая вода на киселе, возьми да и купи еще бутылку водки: чтоб зорче смотрелось, чтоб хороший товар от плохого отличить. А им что, им — это ничего, выпили аккуратно в стороне в три подхода прямо из горлышка.
Пошли дальше смотреть, прицениваться. Родные братья ходят серьезные они главные покупатели, неторопливо смотрят. А товара много: и китайского, и своего родного, покупай, что душе угодно, и цены приемлемые. А третий родственник вьюном вьется, все цены уже узнал, везде приценился, со всеми перезнакомился. Лезет, пристает к ним: «Давайте, — говорит, — еще третью сообразим!» Они: «Нет, баста, теперь уж дома выпьем».
А он пристал как банный лист: давай да давай! Вьется перед ними, как змей кольцами, и намекает: он-де их угостил, а они не хотят, вроде как не уважают, нехорошо, не по-родственному. И чтоб обратно хорошо ехалось. «Ладно, — скрепя сердце, согласились братья, — и мы тебя угостим, коли так, чтоб хорошо обратно ехалось».
Договорились с продавцами насчет покрышек, через полчаса подойдут. Взяли бутылку, пошли за барахолку, за ряды. Пока шли, родственник два раза перемигнулся — уже с бабенкой познакомился. Бабенка — девчонка совсем молодая, только лицо уставшее и вся какая-то неухоженная, потрепанная. Уже с собой ее ведет, знакомая, говорит, вместе на курсах учились. Хмыкнули братья, не понравилось им это, да делать нечего — пусть посидит с ними, если на курсах вместе учились. Родственник-то, он еще неженатый. Ему скоро четвертый десяток разменивать, а он все никак никуда не пристанет, живет, как ветер в поле.
Ладно, сели, стали выпивать, сало на газетке разложили. И девчонке поднесли. Видно, руки-то у нее с похмелья трясутся… Где это они с ней, на каких курсах учились?.. А родственник ерзает, как на шиле сидит, то с одной стороны ее приобнимет, то с другой, шепчет что-то на ухо. А она только вздрагивает худыми плечиками и улыбается. Глядят на все это братья мрачно, не нравится им, да ладно, он же неженатый, пусть. Сейчас допьют и уйдут.
Только допили бутылку, собрались вставать и уходить, а девчонка эта враз распластала на себе блузку, упала навзничь и давай кричать: «Ой, помогите!» Что такое?! Не успели братья подняться, отряхнуться, а к ним уже двое бегут, парни молодые, здоровые. Они — ней: «Ты что это, девка, сдурела что ли!» А она еще пуще заливается да в пыли катается с боку на бок… Тут с другой стороны еще трое выскочило. Тоже защитники.