Делать нечего, подал я машину — «Жигули» свои подогнал. «Куда ехать воевать-то?» — спрашиваю, а я уже серьезно собрался и главное — жену не предупредил, ладно, думаю, приеду, расскажу, вот моя-то удивится… А ей чего не скажи, она на все удивляется. «Ты пока поезжай, — командует он, — я скажу, куда надо. Ты только мимо милиции потихоньку проезжай, чтоб не арестовали за правонарушение».
Ладно, проехал я мимо милиции потихоньку, чтоб не арестовали. А он на переднем сиденье сидит в тулупе, важно смотрит, усы сверху, ну точно генерал! Выехали за деревню, на мост. Он говорит: «Тут останови и жди, никуда не уезжай, я сейчас за папиросами сбегаю, а то в кабинете забыл, в столе лежат». Сказал так, вылез из машины и как был в тулупе — бултых в воду через перила… и был таков! А внизу — полынья, аккурат в нее и попал. А я за тулупчик переживаю: тулупчик-то добрый был.
Сам стою, жду, мне же приказано. Час, однако, простоял, а его нет. Гляжу, милиция едет, ГАИ… И ко мне сразу: «Ты что это машину раком поставил и двери нараспашку? Мост — это стратегический объект!» — «Да вот налима жду, генерала, он за папиросами пошел». — «Ты что, водки с пивом выпил? А ну, дыхни!» Я дыхнул. «Да нет вроде, трезвый… Ладно, мы тебя пока арестовавыть не будем, ты сам завтра утром в милицию приезжай, мы у тебя права заберем, за правонарушение».
Приехал я домой. Жена на меня: «Где был?» — «Да ездил, налима, генерала, отвозил…» — «Какого генерала?» Так и так, все я ей рассказал… Она — руки в боки. «Да ты когда налима-то ловил, вспомни? Вот дурак так дурак, а ну, дыхни!» Я дыхнул. «Так ты с утра пьян, свинья!»
Побежала, поглядела: все ли на месте… И опять на меня: «Так ты, козел, и самогонку выпил, я же ее на лекарство берегла! И еще пельменями закусил!» А что я могу возразить, — ничего, съел-то генерал, а я отвечай. Она не отстает: «А тулуп где?» — «Опять же, — говорю, — генерал надел, мундира то у него нет, не голому же ему на войну идти» — «Ну ты у меня сейчас повоюешь, вояка!» — схватила она кочергу и на меня. Я — в двери и на улицу… Убежал к куму, там ночевал.
Утром пришел, она вроде маленько успокоилась. Только счет мне предъявила: и самогонку, и пельмени, и тулуп, чтоб с процентами вернул. А тулуп мне и самому жалко, ведь он почти новый был.
А в милицию я не поехал с правами, ну их к лешему. А то ведь, правда, могут забрать, а так, может, и не вспомнят. Вроде пронесло. Не вспомнили. Так что у меня одна радость: я хоть милицию обманул, обвел вокруг пальца, первый раз в жизни.
ЕРШ-СЕРЖАНТ
Поймал один ловкий рыбак ерша, радуется: ну, пойдет в уху! А ершу не до смеха, брыкается он, трепыхается на крючке, не хочет лезть в бидон, хочет обратно в реку. Весь скользкий, в соплях, и колючки расшеперил, угрожает. Никак рыбак изловчиться не может, ссадить его с крючка да в тюрьму отправить. А тут еще ерш давай орать, возмущаться:
— Ты кто такой сам-то есть?! Чего ты ко мне пристал! Ты хоть в армии-то служил?
— Нет, не служил, — отвечает рыбак, — у меня рука сухая, меня не призвали, в запасе оставили.
— Ну вот, а я сержантом был, гонял вашего брата в три шеи, все у меня по струнке ходили! Даже рядовым не был, а гляди, что вытворяет, командует тут! Ну-ка, ссади меня немедленно и в реку пусти, я, может, еще до капитана дослужусь, а ты мне всю карьеру портишь!
— Так я хотел уху из тебя сварганить да похлебать.
— Ишь ты какой шустрый! В уху… Иди-ка вначале в армии послужи, под ружье стань!
— Так у меня рука сухая, я — комиссованный.
— А у меня хвост мокрый и ничего, послужил, до сержанта дослужился, может, еще и капитаном стану. А ну, ссаживай меня немедленно, смирна-а-а! Лечь-вста-а-ть!
Испугался рыбак, встал по стойке смирно, а потом ложиться и вставать начал… А заниматься-то ему этим не очень ловко, одна рука то у него сухая, — весь упарился.
— Вот так, — кричит ерш, — получил! А то я еще налиму скажу, он у твоей коровы все молоко высосет. Она придет на водопой, он у ней и высосет! Ты сметану-то любишь?
— Люблю, а как же.
— Вот и останешься без сметаны! А жена тебя еще на гауптвахту посадит, на пятнадцать суток. Ссаживай, кому сказал!
Делать нечего, убедил его ерш-сержант. Ссадил он его кое-как с крючка и обратно в реку отправил. Ну и ладно, какая из ерша уха? Сопли одни. Надо пескарика ловить, в пескаре — жира много, мясо — нежное, уха как из стерляди получится.
А сам еще подумал: «Что-то много нынче в реке армейских развелось, надо в военкомате приспроситься, а то, может, военные действия ожидаются?»
ЩУКА-ИНСПЕКТОР
Жила одна щука в реке и уже немолода была, а только до прапорщика кое-как дослужилась. Да она и в школе плохо училась, круглой двоечницей была. А работала она инспектором по делам несовершеннолетних, наверное, по блату пролезла. И такой усердной в работе была, злой и наглой, что все вокруг только охали.
Чуть только свет, утро, а она уже тут как тут со своей инспекцией, начинает инспектировать всех без разбору, только шум стоит! Сильно ее все боялись. А как наинспектируется, погладит себе брюхо довольно, ляжет на кочку и пузыри пускает… А вечером то же самое — инспекция проклятая! Никакого спасения мальцам нет.
Собрались они как-то сразу после инспекции, пока щука на отдыхе, кто в живых остался, и стали думать, как эту наглую щуку приструнить. А то скоро их здесь совсем не останется. Написали они тогда записку одному справедливому рыбаку, а он, когда рыбу ловил, всегда маленьких отпускал. Написали, что совсем их щука-инспектор своими инспекциями замучила, что скоро совсем в реке молоди не останется, некому тогда будет в больших вырасти. И еще указали под какой корягой у нее кабинет с диваном. И на сушу ее переправили.
Прочитал рыбак записку. «Так-так, — подумал, — плохо дело, если мальцов совсем не останется, тогда и в больших некому будет вырасти. Совсем река опустеет. Надо ее разжаловать в рядовые, и еще ниже…»
Придумал он хитрую блесну — маленькую, беленькую такую, как чебачок, и вращается она туда-сюда… Пошел он на реку, закинул ее поближе к коряге и выхватил щуку-инспектора, и в сумку ее кинул. Так и разжаловал ее в рядовые, и еще ниже, чтоб неповадно было. В реке, как и на берегу, все по справедливости должно быть.
КОШЕВКА
Были у меня в детстве санки маленькие, игрушечные, — кошевка. Сама зеленая, а по бокам красными и белыми цветами расписана. Ох и красивая кошевка была! Только кого же в нее запрячь?
А у Юрки, соседского дружка моего, кот был: крупный серый и весь из себя важный. Решили мы его запрячь. Притащил Юрка кота, стали мы запрягать, за веревки его к санкам привязывать. А кот вырывается, фыркает, не поймет, что от него хотят, он же не лошадь.
Ну все же запрягли мы его, поехали… А он ехать не желает, прыгнуть в сторону норовит, все веревки нам перепутал, в общем, горе одно, а не поездка получается. А потом и совсем из рук вырвался и давай по квартире носиться… Страшно ему в кошевке-то быть, а мы поймать не можем. И на беду подполье было приоткрыто. Он со страху и сиганул в подполье, только санки загремели… А потом и банки! Там банки со всякими вареньями да соленьями стояли. В общем, сколько — не помню, но поколотил он там что-то изрядно. Нам вечером взбучка была хорошая. И санки все кот поизбил, пока за собой таскал, кое-где краска пооблетела и трещины пошли, ремонтировать пришлось после первой поездки.
С Юркой мы много времени вместе проводили, и не то что рядом жили, а нас еще пластилин объединял, с ума сводил. Мы, как из школы приходили, сразу на пластилин набрасывались — лепить. Солдат лепили и лошадей, помногу, счет на сотни шел, армии целые получались. Я все больше солдат делал, а у него лошади здорово выходили, как настоящие. А у меня почему-то лошади никак не лепились, на собак были похожи. Ох и злился я на Юрку, мял своих лошадей и ему завидовал! А потом мы целые бои и сражения разыгрывали…