А меня к воде всегда тянуло. Могу целый день под берегом просидеть, так меня река успокаивает, вроде как лечит, я себя по-настоящему человеком только рядом с ней ощущаю. То все беготня, мат-перемат, а тут душа на все хорошее, доброе настраивается, а ругаться — язык не поворачивается.
Мне, быть может, надо было на берегу моря родиться, стал бы боцманом или самим капитаном, чем черт не шутит, но довелось мне на Каменке родиться, бок о бок с ней прожить. Я, конечно же, не жалею, не имею права, мечты мечтами, а досталась мне жизнь земельная, трудная, корневая. Что поделаешь, человек всегда о чем-то несбыточном мечтает, а сухопутный обязательно о море и океане. А я люблю широту и простор, в душе я, может, самый натуральный морской волк и есть. По этому случаю и наколку на плече имею: волны — и солнце всходит. Когда еще пацаном был, взрослые парни мне в кукурузе накололи. Спросили: «Море любишь?» «А как же» — отвечаю. — «Нy, раз ты — морская душа, давай тогда сделаем тебе картинку». — «Давай». Отцу она, правда, не понравилась, потом он мне всю спину и чуть пониже вожжами извозил, больше я уже не колол, одной хватило.
Вот видите, начал о собаках рассказывать, а до самого берега моря добрался. Вот что мысль человеческая вытворяет. Глядишь, и везде уже побывал, со всеми поздоровался, все вопросы разрешил и обратно к себе на печку вернулся. Здорово. Полезно иногда о хорошем подумать и помечтать, голова от плохого отходит.
Так ко мне Охламон и прибился. Вдвоем мы с ним теперь и живем, карабкаемся по жизни. Правда, велосипед еще прибавился, я его тоже за живого считаю, значит, втроем. Как три богатыря. Каждый день на посту. Родину охраняем.
ЮЖНАЯ ПТИЦА
Возвращаюсь как-то домой с рыбалки. Рыбалка так себе, но я и не ставил перед собой задачу ведро поймать, я — не рвач, поймал на уху и ладно, много ли мне, холостому бобылю, надо.
Ладно, еду… Вдруг что-то захотелось мне на Полое озеро завернуть, давно на нем не был, дай, думаю, зарулю по старой памяти, погляжу, что там да как. Человек-то я по природе своей любопытный и всегда таким был. А сам ведь знаю, что Полое, оно давно для рыбацкого народа интереса не представляет, все заросло напрочь: и берега, и сама гладь. Рыбы там, известное дело, много, да никак ее не взять, не подступиться. А я еще помню времена, когда рыбаку на Полом вольготно было: хочешь — кидай блесну, хочешь — сетенку разбрось, если жадный, хочешь — так лови, с поплавком, по-рабоче-крестьянски.
Ладно, раз решил озеро проведать, так решил, я же человек упорный, отступаться не привык: продрался насилу к воде, аж вспотел! Стою себе, радуюсь. А тихо кругом, так тихо-о, как в раю, даже комар не зудит, благодать. Я почти Лыковым себя чувствую, хоть землянку сделай да живи, никто тебя не сыщет.
Постоял так, поохранял, все проверил, собрался было домой ехать, вдруг слышу звук такой резкий, грубый, как бы металлический, щелчок. Затем еще один… Я сразу очнулся, заозирался, думаю; та-ак, похоже не один я в этом раю прохлаждаюсь. Пригляделся — и точно! Стоит среди осоки птица диковинная: голова как у гуся, клюв большой треугольный и шея зобастая, мешком висит. Я сразу смекнул: не наша птица, не здешняя, здешних-то я уж, слава Богу, всех знаю. А тут непонятное для меня явление в местной природе. Стоит себе в осоке, нахохлилась и молчит. Раз сказала что-то на своем языке, может, поздоровалась, и молчит.
Глядел я на нее так, дивился, мне же все в мире интересно и — надо же! — перемолвиться словом не с кем, я же один. И тут меня осенило: ведь это пеликан! Видел я их по телевизору в передаче «В мире животных». Точно, он! Но как он в наши края забрался, ума не приложу… И ведь хоть бы вдвоем с товарищем был или с подругой, а то стоит один-одинешенек, горемыка.
Ужасно мне его жалко стало. Я вообще всякую животину жалею. А сам ведь знаю, что пеликан — птица южная, солнце любит. А у нас как? Сегодня пекло, завтра — мороз. Климат никак не его. Но что я в такой ситуации могу сделать, чем ему помочь? Пригласить к себе жить? Так он не пойдет, а мне его не поймать, топь кругом.
Поглядел я на него еще, повздыхал и поехал домой. Рассказал о нем Охламону, погоревали вместе, а он хвостом виляет, во всем со мной согласен, тоже ему жалко.
Потом о пеликане я три дня думал, все не выходил он у меня из головы. Даже ночами плохо спал, все мучился: как он там? Потом, думаю, нет, не выдержу, надо ехать, смотреть, помогать живому существу. Собрался, поехал на следующий день. Только, знаете, его уже не нашел, все озеро кругом прополз по-пластунски, все глаза проглядел, нет его нигде, бедолаги. Или кто еще его углядел, испугал, или какой дурак подстрелил сдуру, или сам он куда улетел, теперь неизвестно…
Вот такое, видите, важное событие у меня в жизни произошло, видел живого пеликана, здесь, у нас. Чудно, но факт. А врать мне не с руки, никогда я этим делом не занимался, я — человек серьезный, ответственный.
ВОРОН
Или вот еще, другой случай…
Опять же с рыбалки еду, кручу педали, за плечами рюкзак с добычей, хорошо поймал, отвел душу, значит будет нам опять с Охламоном и на уху, и на жареху, как в ресторане…
Еду, значит, потихоньку, не спешу, размышляю о том о сем, больше о хорошем, а спешить мне и вправду некуда, я теперь в бессрочном отпуске до самого конца жизни… Вдруг голову что-то приподнял, гляжу, а на телеграфном столбе-то — мать честная! — птица сидит, на ворону похожа, но не ворона, много крупнее, может, с самого орла ростом будет, пером аспидно-черная с отливом, аж глазам смотреть больно… Сидит не шелохнувшись, как памятник, и смотрит куда-то вдаль…
Мне сразу как-то не по себе сделалось, сердце в груди защемило, нехорошо так, стало оно как бы вниз проваливаться… И тут же в голову, как молнией, шарахнуло: ворон это, братцы мои, собственной персоной, птица древняя, зловещая, с такой лучше и не встречаться! И сразу песня вспомнилась «Черный ворон, что ты вьешься?» Зашумела она у меня в голове, сдрейфил я маленько, понятное дело. Ноги сразу как-то ослабли, завилял я по дороге… Но набрался потом духу, сгруппировался, решил двигать подальше от греха.
Была еще мыслишка: шугануть его, поглядеть на него в полете, но не стал, дрогнул, я же с ума-то еще до конца не сошел. Напрягся, значит, и рванул в сторону дома… Лечу, как пуля из ружья, быстро так, хоть на соревнования меня выпускай, бью мировой рекорд! А сам чувствую, уставился он мне в спину, сверлит меня глазами, а у меня по спине будто мураши вереницей бегут… Не очень-то приятно, вам скажу.
Нy, с грехом пополам добрался до дома, отдышался, сел на крылечко, стал размышлять: что бы все это значило, что за странная встреча такая. Что касается воронов, стал вспоминать… Вспомнил, что он и птица вещая, и мудрая, и живет до трехсот лет, куда дольше, чем человек умный-разумный.
Стали тут меня умные мысли распирать… Я взял, да прикинул: этот, которого я видел, уж больно мудрым мне показался. За триста лет говорить не буду, но лет двести ему точно было, никак не меньше. Тут меня, понимаете ли, совсем ошарашило: это что же получается; если ему, допустим, двести лет, а тут недавно Пушкину юбилей справляли, двести лет со дня рождения… Это что ж выходит? значит, он вровень с Александром Сергеичем родился?! Прикинул я по времени — ужас голимый да и только! Чудеса, дорогие товарищи! Получается, что он еще при царях жил, все видел, все слышал, все знает…
Пошла у меня от таких умных мыслей голова кругом, и волосы зашевелились… Верите, нет, а стал я будто в этот момент все непостижимое понимать, в середку всего заглядывать… Сколько войн, разрух, голода прошло, а он все живет!