Буду честным, я частенько игрался таким образом. Подхватывал выживших, учинял им допросы, иногда давал ложную надежду на спасение, а потом убивал, когда изводить жертву мне становилось скучно. С каждым разом все больше для того, чтобы поддерживать в себе ненависть, распалять ее. Раз за разом убеждаться, что сам я – не человек. Что так называемый «социум» плевать на меня хотел с высокого небоскреба. Что Армада мой дом. И что шеф, несмотря на невыносимый нрав, мой единственный настоящий друг в холодной пустоте, именуемой суеверными пилотами Черной Матерью.
Я и на том корабле себя накручивал, глядя на белую фигуру на полу, вглядывался в лицо за тонированным забралом гермошлема, непрозрачным только для человеческих глаз.
И когда он все-таки зашевелился, я уже был готов раздавить его за просто так.
Смотрели мы друг на друга долго. Я – сверху вниз, сидя на корточках, а вернее сказать, по-птичьи, он – привалившись спиной к пустому контейнеру и откинув забрало. Худая, вытянутая, типично цинтеррианская рожа, у меня у самого такая была, пока судьба не привела в полиарконовую тушу. Белокожий, солнца не знает – значит, все в рейдах да по базам. И глядел он, падла, на меня так спокойно, что мне еще больше хотелось стиснуть пальцами его шею.
- Послушай, Маун, - вдруг прохрипел он пересохшим горлом, прокашлялся. – Нахрена ты меня поймал? Никаких важных данных у меня нету, смысла в этом спасении тоже нет ни на грамм.
Надо же, какой осведомленный попался. И фамилия моя ему известна. Может, еще биографию знает, ну так, по приколу? Хотя конечно, я не скрывал имени, я гордился тем, что оно у меня осталось. Да и машина моя приметна.
- Чтоб на рожу твою федеральскую посмотреть, - прокаркал я.
- Ну смотри, чего уж, - хмыкнул он. – Устал, наверное, от железных-то рож.
Сердце кольнуло горячей яростью. Нарываешься, гад?!
- Не твоего ума дело. Радуйся, что дышать еще можешь.
Когда же эта боль утихнет, когда… Почему так больно? Даже сейчас напоминает о себе этот гадский рубец. Шевелится старая ненависть и ноет, как будто на погоду. А тогда она выжигала мне Сердце, кислотой разъедала и мутила разум. И парню тому повезло, что видел он лишь неподвижно застывшую оболочку, а не меня, воющего от злости.
- Может, и не моего, - согласился этот нахал. – Только я б на вашем месте тоже ошизел от такой жизни.
- Да что б ты понимал!..
Много чего я тогда наговорил. Разного. Уже и не помню. Из-за едкой жгучей пелены, накрывшей Сердце, те слова в памяти не осели. Кажется, со мной случилась банальная безобразная истерика… Слава звездам, что ее не… нет, все-таки, наверное, слышал Сэт. Он слышал всегда и все, просто не считал нужным уведомлять нас об этом. Мне до сих пор стыдно за те потоки яда, желчи и злобы, излившиеся на голову несчастного пилота.
Я бы на его месте счел себя истеричной бабой, а может, еще кем похуже.
Но когда я, наконец, очнулся от этого гневного безумия, то прочитал в его глазах сочувствие.
Он молча взирал на меня с грустью в светло-серых глазах.
- Потрепало ж тебя, Скрим, - тихо, одними губами прошептал он, зная, что я услышу.
Никто из пленных никогда не позволял себе называть меня по имени, никто никогда даже не пытался! Тем более – уменьшительно.
Что-то тенькнуло в памяти, пронеслось тенью узнавания. Я вгляделся в лицо, прикинул возраст…
- Акерс?! Тэн Акерс?!
Я не сдержал изумленного гудения и выпрямился, отклонившись назад всем корпусом. А он вдруг расхохотался знакомо, запрокинув голову.
- Звезды, Маун, оно того стоило! Я знать не знал, что у полиморфов бывают такие удивленные рожи! Видел бы ты себя со стороны.
- Как?! – я не удержался и протянул манипулятор – потрогать, убедиться, что меня не глючит. Он головы не отклонил, дал осязательным сенсорам на кончиках моих пальцев коснуться кожи, выждал.
- Да повезло мне, можно сказать, почти как тебе, но в другую сторону. Мать удачно замуж выскочила, а отчим взял, да и пристроил в Летную Академию.
Вот оно, значит, как… Акерс, как и я, подростком шатался по улицам, хотя с семьей ему повезло куда больше, чем мне. Во всяком случае, я ему завидовал. Мать его не была ни алкоголичкой, ни проституткой, отец их вообще не беспокоил своим наличием. Парень был единственным, кто видел во мне не крысеныша или вечного козла отпущения, а такого же пацана. Когда нам стукнуло по пятнадцать лет, наши пути разошлись – до сего дня…