— Аль и вы собрались в луга, Николай Устиныч? — громко и весело проговорила она. — Вам-то что там делать, спите себе.
— Разве уснешь при таком шуме, все село поднялось, — любуясь ею, ответил он.
— Ничего, разъедутся — и опять тихо станет, сборы у нас скорые, — сходя со ступенек, сказала она и пошла к калитке своей особой, горделивой походкой, щеголевато покачиваясь на ходу.
Он подошел к плетню, облокотился на него и стал следить за белым платочком. В раннем полусвете во дворах хлопал и калитки, люди в одиночку и группами шли к лугу. По дороге ехала телега, полная мужиков, — свесив с прядки ноги, они курили, и огоньки вспыхивали красноватыми искрами. Анастасия Петровна нагнала телегу, сказала что-то, и сочный мужской голос ответил ей:
— На всю артель хватит, Настя…
Вначале неподвижное, немного хмурое лицо Червенцова стало задумчивым, потом хмурь сошла с него и оно осветилось кроткой улыбкой. Подобно зыбким клочьям тумана, неясным и разорванным, проскользнули давние мысли о простой, без дальних запросов жизни в селе, — ехал бы он сейчас в телеге вместе с мужиками, отгоняя сон сладким табачным дымком, и в рассветной тишине голос его звучал бы так же сочно и красиво. Было что-то неуловимо приятное и нежное в этих мыслях, какая-то забытая радость вновь возродилась в них, и он усмехнулся: «Ну, нет, на крайний случай я председательствовал бы».
Николай Устинович все же выбрался на луг; не скучать же в пустом доме одному. Пошел поздно, когда жара уже настоялась, листва на деревьях обвисла расслабленно, млея от зноя. Проулком для прогона скота он вышел за село и удивился: по всему лугу пестрели яркие бабьи платки и платья, слышались голоса и рокот мотора.
Навстречу на двуколке с бочкой ехал Василий Васильевич. Он отпрукал лошадь, стянул с головы кепку и подкладкой утер лоснящееся лицо.
— Поздненько выбрались, Николай Устиныч, поздненько, — сказал он, улыбаясь. — А я вот за холодной водицей тянусь, пить наши работнички захотели. Денек-то какой, а! Сенокосный да благодатный.
— Кончили косить? — спросил Червенцов.
— Какой там! Мужики по зорьке прошлись, пока трава росная, — выпластали с четверть луговины, а сейчас бабы ворошить стали. А вы за сынком?
— Нет, так пройтись.
— Он там, на речке. Сдружился с нашей ребятней, особо с Генкой, а тот хват парень.
— Дружный ваш колхоз, вон сколько людей на сенокос вышли, — сказал Николай Устинович.
Кичигин вскинул на него задумчивый взгляд, усмехнулся:
— С каждого двора делегаты приперли, да и как иначе, с процента убираем.
— Вы Анастасию Петровну не видели? — не поняв его, спросил Червенцов.
— Нет ее на лугу. Она еще давеча поехала во вторую бригаду.
Он настроился наговорить с Червенцовым, но тот, кивнув головой, пошел по тропке к реке.
— Только вправо не забирайте, там мочажина, — крикнул Кичигин.
Подходя к берегу, Николай Устинович наткнулся на Федора. Широко раскинув ноги, он лежал в тени ольхового куста, голубая безрукавка потемнела от пота, загорелые руки и грудь влажно блестели.
— Ай купаться собрались? — спросил Федор, поднимая от травы голову.
— Не мешало бы окунуться, жарынь такая, дышать нечем, — остановился Николай Устинович. — А ты, Федя, откосился уже, отдыхаешь?
— И не брался, только косилки зря пригнал, весь луг косами убирают. Да небось на мою долю клевер останется, хватит и мне сена.
Он встал, поднял с травы гимнастерку и, перебрасывая ее через плечо, предложил:
— Хотите, компанию составлю? Покажу такое местечко, где и глыбоко и прохладно, там ключи со дна бьют. Отсюда совсем близко.
— Буду рад.
Минуя женщин, ворошивших траву, через заросли ольхи они вышли к берегу. Он лобасто повис над рекой, только в одном месте кто-то прокопал широкие ступеньки в твердой, как камень, глине.
— Тут у нас только охотники купаются, — сказал Федор. — Чудок отойдешь от берега — и глыбь такая, дна не достанешь. Бабы этого обрыва, как черта, боятся. Ежели вы слабо плаваете, лучше на другое место перейдем.
— Ну, бог не выдаст, свинья не съест, — засмеялся Николай Устинович. — Я на Дону вырос, а там места поглубже, река пошире.
Они разделись и присели на траву остыть под ветерком. Червенцов с невольным любованием оглядел по-мужски стройное и крепкое тело Федора. Широкая грудь его выпирала крутым заслоном, под бронзовой кожей угадывались литые узлы мускулов, кисти рук были темны от въевшегося, как татуировка, мазута.