Федор дернул плечом, и рука Николая Устиновича соскользнула на траву. Червенцов покосился на него.
— Вот видишь, ты уже сердишься, и напрасно, я ведь добра желаю. Может быть, я больше, чем друг, и Наде и тебе… А за Надю я особенно беспокоюсь. У нее талант, и немалый, ты сам видишь. Чем, говорят, черт не шутит, глядишь, станет второй Руслановой или Шульженко, слышал про них? Напрасно ты препятствуешь ей, ломаешь ее судьбу.
Склонив вбок голову, Федор отвернул лицо. С обеих сторон его прямой, как ствол, шеи взбухли жилы от прилива крови. Он молчал, замком охватив подтянутые к подбородку колени.
«Самолюбивый парень», — подумал Николай Устинович.
— Наш брат любит показать свой характер, — снисходительно говорил Червенцов. — Мол, моя голова, пусть и дурная, а надумает лучше. Чепуха это, Федя, и ничего больше. Ты еще молод, тебе надо крепко задуматься, как жить, на какую дорогу повернуть, да и Наде тоже… Вот ты обижаешься — пристал, нотации читает, а я по-дружески, ну, по-отцовски, что ли, если хочешь… Уж на что мне вроде и жаловаться нечего, и то, дорогой мой, иной раз подумаешь: эх, не так бы начинать нужно, да поздно. Ты смотри, как бы потом не появилось желание переиграть все сначала, а назад пути нет, они, оказывается, отрезаны. Вот так-то, Федя…
Там, на лугу, когда Федор издали увидел Николая Устиновича, который, переговорив о чем-то с Кичигиным, неторопливой походкой, руки за спиной, шел к реке, он почему-то решил, что гость Анастасии Петровны очень добрый и справедливый человек и принадлежит, пожалуй, к числу тех людей, каких он уважал. При первой встрече с ним в доме тещи Червенцов был прост и приветлив. Позже оказалось: генерал. А его окружала атмосфера радушия и благожелательности. За свою солдатскую службу Федор лишь дважды вблизи видел генерала, командира дивизии, и сопутствующий ему всеобщий трепет — от дневального до командира полка — наделял его такими особенностями, каких не было у других людей. В нем точно сосредоточилась та мудрость, которая поставила его над другими и дала право распоряжаться их судьбой. Генерал был особенно суров с офицерами, и Федор, конечно, не знал, что можно отграничить власть от человека, а строгость к одним и добродушная невзыскательность к другим не всегда бывает свойством высшей справедливости. Федор редко кого дарил своим доверием и дружелюбием, а гость тещи вызывал в нем те чувства, когда хочется быть откровенным и добрым. Он сам назвался проводить его на реку, хотя у него не было времени: предстояло пригнать стогомет на луга, а вот, не раздумывая, преступил полученное задание. И вдруг Николай Устинович бесцеремонно, как будто имел на это какое-то требовательное право, заговорил о том, о чем Федор не только не хотел говорить, но что старательно скрывал от всех. Это представилось ему унизительным и тягостным, вызывая чувство раздражения и неприязни к Червенцову. И какое им дело до него и Нади!.. Он молчал, боясь резким словом обидеть гостя.
А Червенцов по-своему понял молчание Федора. Он привык не видеть разницы между тем, что люди говорят и делают открыто, на виду у всех, и тем, что тщательно скрывают подальше от любопытных взоров. Ему часто приходилось вмешиваться в этот скрываемый от посторонних глаз мир, он даже испытывал какое то воодушевление и собственную подобранность, когда внушал какому-нибудь проштрафившемуся офицеру, как непристоен его поступок, и при этом без боязни вторгался в закоулки человеческих душ и без трепета и осторожности выворачивал наизнанку то, что скрывалось от других. Это называлось «пропесочить», «дать прочухая», «поставить человека на место». Ему казалось, что от него скрыть ничего нельзя, виновный, словно обнаженный, стоит перед ним, стыдясь и каясь, и чем больше будет стыдиться и каяться, тем лучше. Это очень полезно вывернуть человека наизнанку, вовремя поправить его — сделать ему благо, поэтому ничего обидного в своих словах сейчас не замечал. «Самолюбив парень, самолюбив, — снова подумал Николай Устинович. — Видно, не привык, когда его одергивают».
— Ну, так что же ты скажешь мне? — переспросил Червенцов.
— Вы что же, от себя или вас подослал кто? — криво улыбаясь, с вызовом спросил Федор.
— Как «кто подослал»? — удивился Николай Устинович и продолжал с внушительными остановками между словами: — Надя не жаловалась, я от людей слышал. Ты других винишь, а надо не со своей колокольни смотреть, а чуть повыше, тогда и обзор шире и видимость лучше, Федя… Так-то, друг мой. А Надежде я постараюсь помочь…
— А на кой нужна ваша помощь, что вы с ней навязываетесь, — вдруг вскипел Федор. — И Надьке ваша помощь ни к чему, сами как-нибудь обойдемся… Кому мы мешаем, что вы все со своими советами лезете!